Ночь без любви - Виктор Пронин

— Спасибо, — озадаченно проговорил голос. — А ты?

— И я спасибо! Тебе что-нибудь нужно?

— Я бы хотел поговорить с твоим папой. Можно?

— А почему ты грустный?

— Хм… Не знаю… Устал, наверно.

— А откуда ты звонишь? Из темного леса? — Таньке не хотелось прекращать интересный разговор, и она, увидев, что идет отец, успела задать еще несколько вопросов. — Тебе негде ночевать? За тобой гонятся собаки? Ты хочешь у нас спасаться?

Вадим Кузьмич подождал, пока Танька выслушает ответ взял трубку.

— Это Серый Волк, — сказала Танька. — Ему негде ночевать. Он хочет приехать к нам в гости.

— Гости — это хорошо. Алло! Кто нужен?

— Гражданин Анфертьев? Вас беспокоит дон Педро.

— Кто?! — присел от неожиданности Вадим Кузьмич. — Кто меня беспокоит? Педро?

— Дон Педро, — поправил неизвестный собеседник.

— Слушаю вас, товарищ дон Педро, — Анфертьев робко улыбнулся.

— Нечего меня слушать! — вдруг панибратски сказал новоявленный Педро. — Ты лучше стол накрывай. Гость у тебя сегодня. Гость из Испании. Вовушка. Помнишь такого? Сподгорятинский!

Да, это был Вовушка. Давний, еще с институтских времен, приятель Анфертьева. В свое время вся группа посмеивалась над его нескладностью, колхозными одежками и словечками, над его салом в тумбочке, скуповатостью, которая — теперь-то это все поняли и устыдились своих насмешек — шла скорее от скудных достатков, а уж никак не от жадности.

Вовушка потешал не только просторными штанами с пузырями на коленях, но еще больше — избранницами. Надо же, Вадим Кузьмич начисто забыл девушек, мелькнувших на его пути, но помнил всех, за которыми безуспешно и безутешно ухаживал Вовушка. Девушки эти были под стать ему самому — в пиджаках с ватными плечиками, в туфлях с тяжелыми каблуками, в мелких бараньих завитушках и с такой обжигающе красной помадой, которую можно встретить разве что на огнетушителях да пожарных машинах. Они не только пренебрегали Вовушкиными страданиями, но и сами не прочь были присоединиться к шуточкам над ним, над юным и влюбленным Вовушкой. Видно, имели высокое о себе понимание. Судьба жестоко отомстила этим недалеким существам. В наши дни они являют собой пожилых теть, грузных и торопящихся, которые нигде не появляются без авосек, набитых подтаивающей рыбой, подвядшими овощами, подтекающими молочными пакетами. По части моды они еще в институтские времена наверстали упущенное, догнали и даже обогнали остальное человечество, но, право, лучше бы они этого не делали.

А Вовушка, Вовушка и ныне надевает иногда купленные после четвертого курса шорты, а это, согласитесь, говорит о многом. Например, о том, что шорты в те годы шили ничуть не хуже, нежели сейчас, и надеть их не стыдно даже такому человеку, как Вовушка, которого можно встретить на иных побережьях земного шара. А ну-ка припомните, а ну-ка сопоставьте! Кто из вас может спокойно, не рискуя антикварной вещью, надеть нечто, купленное лет двадцать назад? А кто осмелится надеть шорты на пятом десятке? Причем не в Париже и не в Лусаке, а здесь, у нас, в Малаховке или в Бескудникове? А Вовушка нисколько не стыдится своей фигуры, поскольку ею больше пристало гордиться. В институте смеялись над его наивностью, робостью в общении с незнакомыми людьми — смехачи могут продолжить свои упражнения. Вовушка сохранил эти качества. Но теперь уже никто не потешается над ним — осмеянные когда-то недостатки ныне подтверждают его неувядаемость.

А эти блестящие, остроумные, снисходительные, пользовавшиеся успехом у девушек всех курсов, эти красавицы, вроде Володи Фетисова, Пети Лозового или Марика Невграшкина… Найдите их сегодня, ребята, найдите. И вы увидите смирившихся с собственной незавидной участью любителей выпить и потрепаться о жизненных невзгодах, плохом начальнике, малой зарплате, женах, которые их не понимают, не любят, не балуют, вы увидите люден в замусоленных галстуках, со вчерашней щетиной на немолодых уже щеках. Они обрадуются вам, потащат за угол, где в соседнем винном магазине есть у каждого знакомая продавщица — она дает иногда бутылку в долг, а они улыбаются ей, целуют ручку и делают глазки. А что они еще могут, что? На что еще у них есть деньги и силы? Ладно, не будем. Но тлеют, теплятся в них воспоминания о славных временах, когда они были первыми, когда жестом могли поставить на место кого угодно, когда вся жизнь была впереди. И, черт возьми, до чего прекрасная жизнь была у них впереди!

А Вовушка, о, Вовушка! Получив направление в захудалое строительное управление, он начал с того, что забраковал проект какого-то неимоверно дорогого канализационного путепровода и предложил изменить трассу. Однако начальник, не дослушав Вовушку, выгнал его из кабинета. Дескать, молод еще учить и сомневаться в старших — он был одним из авторов проекта.

Вовушка извинился и неуверенно, бочком протиснулся в кабинет начальника повыше. А тот не стал с ним разговаривать на том основании, что есть начальник пониже. Вовушка опять извинился, причем не лукавя, искренне извинился зажав под мышкой свою, еще институтскую, клеенчатую папочку, он отправился к управляющему трестом, полдня просидел по своим делам, проскользнул в кабинет и, запинаясь, комкая слова и папку, сказал, что у него имеются кое-какие соображения на предмет сохранения государственных средств.

— Что же вы предлагаете мне сэкономить? — спросил управляющий, маясь от бесконечных забот.

— Миллион, — тихо ответил Вовушка.

— Молодой человек, — управляющий с трудом сосредоточился на посетителе, отметив его студенческие портки, тощую, загоревшую на строительных площадках шею, скользнул взглядом по клеенчатой папке, из которой торчали нитки полотняной основы, и безутешно вздохнул. — Молодой человек, разрешаете дать вам по шее, если все окажется липой?

— Конечно! — радостно согласился Вовушка. — Все очень просто. Нам незачем рыть трехкилометровую траншею глубиной пять метров, да еще по жилому району. Мы на одних выселениях разоримся. Давайте сместим трассу на полкилометра в сторону и пустим трубу по естественному оврагу.

Управляющий посмотрел на схему, закрыл на некоторое время глаза, а когда открыл, они уже не были такими безутешными.

— Хотите дать мне по шее? — спросил он у Вовушки.

— Я бы с удовольствием дал под зад начальнику управления.

— А это уже сделаю я, — ответил управляющий. — И тоже с удовольствием.

Через три года, всего через три года президент республики подписал указ о присвоении Вовушке звания заслуженного рационализатора — не только за этот проект, но и за десятки других. Вот так. Ему дали большую квартиру вне очереди, он женился, родил сына, потом дочь, в промежутке придумал какой-то хитрый геодезический прибор на основе лазера, защитил кандидатскую диссертацию, бросил производство, перешел в институт, стал доцентом и уехал в Пакистан строить завод. Анфертьев полагал, что Вовушка до сих пор поднимает металлургию этого мусульманского государства, а тут вдруг оказывается, что он час назад прилетел из Испании.

— Дела, — протянул Вадим Кузьмич озадаченно. — Это не Вовушка, а конь мадьярский.

— Конь? — удивилась Танька. — А мне он сказал, что Волк. Серый Волк.

— Приедет — разберемся! — и Вадим Кузьмич направился на кухню. — Наталья! Хошь смейся, хошь плачь — едет гость.

— Что еще за гость? — без всякого душевного подъема спросила Наталья Михайловна. И Вадим Кузьмич понял, что совершил ошибку. Давно замечено, что у женщины на кухне меняется характер, события мирового значения, общегосударственного, личного на кухне воспринимаются ею не так, как, например, в комнате или на лестничной площадке. Если откровенно, то на кухне она попросту разочарована в муже, в своей работе, соседях и даже сама себе кажется недостаточно красивой. Возможно, есть женщины, которые на кухне счастливы, но Наталья Михайловна к ним не относилась. На кухне она страдала и не скрывала этого.

— Вовушка! — воскликнул Вадим Кузьмич, пытаясь исправить промах. — Помнишь, он был у нас лет пять назад? Загорелый, лысый, тощий и ходит боком, помнишь? Сподгорятинский!

— А, — протянула Наталья Михайловна, отворачиваясь к сковородке. — Тот самый, который уговаривал нас не разводиться? Притом, что мы и не собирались, как мне помнится…

— Но он уже едет! — вскричал Вадим Кузьмич. — Едет!

— А я что? — Наталья Михайловна с недоумением посмотрела на мужа. — Разве я возражаю? Пусть едет. Накормим, уложим, переспит. Картошка есть.

— Он ненадолго, — заверил Вадим Кузьмич. — Даже если мы оба станем перед ним на колени и будем умолять задержаться…

— Надеюсь, до этого не дойдет, — Наталья Михайловна горько усмехнулась, хотя, в общем-то, у нее не было основания для подобной горечи. Но разговор происходил на кухне, и этим все объяснилось. Движением головы она откинула назад обильные крашеные волосы и вздохнула. С такими волосами и где? У плиты.