День независимости - Ричард Форд

– Так что скажешь? – спрашиваю я. – Вылетай прямо сейчас в Олбани, а мы тебя там подхватим.

Я говорю слишком громко, надо бы приглушить голос, пока сюда не вызвали отряд вооруженной охраны «Зала».

– Ну, очень мило, что ты меня пригласил.

– Так я и сам очень милый. Все сходится. Но так легко ты от меня не отделаешься. – И это я говорю слишком громко. – Знаешь, я проснулся нынче утром и понял, что вчера вел себя как идиот и что схожу по тебе с ума. И я не хочу дожидаться понедельника или когда там мы с тобой встретимся, нет, к черту.

Я уже готов загнать Пола обратно в машину и помчать вместе со всеми прочими пляжными йеху назад в Саут-Мантолокинг. Впрочем, поступив так, я показал бы себя дурным человеком. Готовность пригласить Салли присоединиться к нашей священной мужской компании уже достаточно нехороша, хотя участие в чем-то формально недозволенном доставило бы Полу удовольствие как никому другому. Мир, говорил я ему, позволяет тебе делать что хочешь, если ты способен ужиться с последствиями твоих поступков. Каждый сам себе хозяин.

– Можно спросить тебя кое о чем? – говорит Салли на пару йот слишком серьезно.

– Не знаю, – отвечаю я. – Вдруг твой вопрос окажется чрезмерно серьезным. А я человек не серьезный. И хорошо бы из твоего вопроса не следовало, что ты не прилетишь.

– Ты не мог бы сказать, что уж такого очаровательного ты обнаружил во мне сегодня, но не заметил вчера ночью? – Вопрос задан с добродушной самоиронией. Однако она явно старается получить важную для нее информацию. И можно ли винить ее за это?

– Ну, – произношу я, лихорадочно ворочая мозгами. Из уборной выходит мужчина, и меня овевает строгий запах жидкого мыла, которым ополаскиваются писсуары. – Ты зрелый человек, в точности такой, каким кажешься, по крайней мере, насколько я могу судить. О других этого не скажешь.

В том числе и обо мне.

– Ты верная, тебе присущи прямота и непредвзятость, – что-то не то я говорю, – однако они не вступают в разлад со страстностью, которая мне по-настоящему нравится. Наверное, я просто-напросто чувствую, что наши с тобой отношения необходимо подвергнуть дальнейшему исследованию, иначе нам обоим будет о чем пожалеть. Во всяком случае, мне. К тому же ты самая, пожалуй, красивая женщина, какую я знаю.

– Я, пожалуй, не самая красивая женщина, какую ты знаешь, – говорит Салли. – Хорошенькая, и не более того. Мне сорок два года. И я слишком рослая.

Она вздыхает – так, точно устала от своей рослости.

– Послушай, ты просто садись в самолет и прилетай сюда, и мы подробно обсудим, красивая ты или нет, глядя, как луна опускается в романтическое озеро Отсего, и попивая даровые коктейли. – Это пока Пол будет шляться бог знает где? – Я ощущаю прилив влечения к тебе, а приливная волна все лодки возносит.

– Твою она, похоже, возносит, когда меня нет поблизости, – говорит Салли, чье добродушие явно пошло на убыль. (Возможно, мои ответы опять оказались неубедительными.) Женщина у дальнего телефона щелкает запором огромной сумки из черной лакированной кожи и удаляется большими шагами. – Помнишь, как ты вчера сказал, что хочешь стать «дуайеном» нью-джерсийских риелторов? Хотя бы это ты помнишь? Ты рассуждал о соевых бобах, засухе и торговых центрах. Мы много выпили. Но ты все время пребывал в каком-то странном состоянии. Сказал, что живешь по ту сторону любви. Может быть, сейчас ты просто перешел в другое состояние. (Может быть, мне стоит гавкнуть пару раз, дабы доказать, что я умалишенный?) Ты повидался с женой?

Она выбрала не самый умный путь, и, вообще говоря, мне следовало бы сказать ей об этом. Но я просто смотрю на экранчик моего черного телефона, где холодные зеленые буквы складываются в вопрос: «Хотите произвести другой звонок?»

– Да. Повидался, – отвечаю я.

– Как все прошло – хорошо?

– Не очень.

– Тебе не кажется, что, когда ее нет поблизости, она тебе нравится больше?

– Ее не «нет поблизости», – говорю я. – Мы развелись. И она вышла за морского капитана. Это как с Уолли. Официально она мертва, только мы все еще разговариваем.

Внезапно я ощущаю при мысли об Энн опустошение, равное радости, которую ощущал при мысли о Салли, и меня охватывает искушение сказать: «Однако она поднесла мне настоящий сюрприз – бросила старого Кэптена Ча-ка, и мы собираемся пожениться снова, переехать в Нью-Мексико и открыть там FM-станцию для слепых. На самом деле я позвонил не для того, чтобы пригласить тебя сюда, а просто хотел сообщить хорошую новость. Ты счастлива за меня?» В трубке стоит тяжеловесное молчание, и, подождав немного, я говорю:

– На самом деле я позвонил, чтобы сказать, что рад был повидать тебя вчера.

– Жаль, что ты не остался. Я об этом в моем сообщении и говорила, если ты его еще не прослушал.

Она замолкает. Нашу маленькую размолвку и мою маленькую приливную волну унесло крепким холодным ветром. Приподнятые настроения печально известны большей, чем у дурных, хрупкостью.

В телефонную комнату неторопливо вступает высокий, широкогрудый мужчина в светло-голубом спортивном костюме, держащий за руку маленькую девочку. Они останавливаются у телефонов на противоположной стене, и мужчина начинает набирать записанный на клочке бумаги номер, а девочка – на ней розовая юбочка с оборками и белая ковбойская рубашка – наблюдает за ним. Она поглядывает сквозь полумрак и в мою сторону – глаза у нее такие же, как у меня, глаза не выспавшегося человека.

– Ты еще там? – спрашивает Салли – не исключено, что примирительно.

– Наблюдаю за мужиком, который тоже звонит. Пожалуй, он напоминает мне Уолли, хотя и не должен бы, поскольку Уолли я, по-моему, ни разу не видел.

Еще одна немая пауза.

– Знаешь, Фрэнк, ты действительно какой-то слишком обтекаемый. И так ловко переходишь от чего-то одного к чему-то совсем другому. Мне за тобой никак не поспеть.

– Вот и моя жена так считает. Возможно, вам стоит поговорить, обсудить мои свойства. Просто мне легче двигаться в общем русле. Таков мой вариант высокой духовности.

– А кроме того, ты, знаешь ли, очень осторожен, – говорит Салли. – И увертлив. Ты ведь сознаешь это, не так ли? Уверена, это ты и подразумевал, говоря, что живешь по ту сторону любви. Ты ловок, осторожен и увертлив. Сочетание для меня не очень простое.

(И не очень приятное, уверен.)

– Моя способность оценивать ситуацию не так чтобы надежна, – говорю я, – поэтому я всего лишь стараюсь не доставлять неприятности слишком многим.

Что-то похожее сказал вчера Джо Маркэм. Возможно, я понемногу преобразуюсь в него.

– Но если мной овладевают сильные чувства, я вроде как отдаюсь им. А такие я сейчас и испытываю. (Или испытывал.)

– Во всяком случае, делаешь вид, что испытываешь, – говорит Салли. – Как вы с Полом проводите время? Весело?

Умелый, если уж говорить о ловкости, возвратный шаг в сторону приподнятого настроения.

– О да. Веселья хоть отбавляй. И на тебя хватило бы.

От моей сжимающей трубку руки исходит еле слышный, но язвительный запах мертвого гракла. По-видимому, он въелся в мою кожу на веки вечные. Последнее замечание Салли насчет «делаешь вид» я решил проигнорировать.

– Жаль, что ты не считаешь свою способность оценивать ситуацию надежной, – говорит с фальшивой живостью Салли. – Это не внушает доверия к твоему рассказу о том, как ты ко мне относишься, не так ли?

– Чьи это запонки лежали на тумбочке у кровати?

Вопрос, разумеется, опрометчивый, как раз и свидетельствующий, что правильно оценивать любую ситуацию я попросту не умею. Но мною владеет негодование, хоть никакого права не него я и не имею.

– Уолли, – отвечает Салли – бойко, но без фальши. – А ты решил, чьи-то еще? Я просто достала их, чтобы послать его матери.

– Уолли, как я полагал, во флоте служил. Он же едва не погиб при взрыве на судне. Разве не так?

– Так. Но служил он в морской пехоте. Разница невелика. А флот ты для него сам придумал. Ничего страшного.

– Хорошо. Да, я звоню насчет дома, который вы сдаете на Фриар-Тук-драйв, – говорит по другую сторону комнаты крупный мужчина. Девочка смотрит вверх, на своего папу/дядюшку/совратителя так, словно он сказал ей, что нуждается в моральной поддержке, и она должна сосредоточить на таковой все свои мысли. – Сколько вы за него хотите?

Он с юго-запада, возможно, из слегка гнусавого Техаса. Хотя обут не в старые запыленные «ноконы», а в белые кеды – низкие, без шнуровки, такие носят обычно санитары и заключенные тюрем с минимальной охраной. Не у каждого техасца имеется ранчо. По моей догадке, он – из уволенных с какого-то нефтяного прииска, Джоуд[76] наших дней, перебирающийся со своей драгоценной маленькой семьей в «ржавый пояс», дабы вывести жизнь на новую орбиту. Мне приходит в голову, что, возможно, и у МакЛеодов не все ладно с деньгами, они нуждаются в передышке, но слишком упрямы, чтобы так мне и сказать. А ведь это изменило бы мое отношение к сбору платы – хоть и не полностью.