По ту сторону Солнца. Часть первая - Елена Асеева

Теперь нарисовалась и сама говорившая женщина. Она стояла, опираясь на столешницу, слегка подпирая спиной обратную сторону монитора, и сложив на груди руки. Ее серая, прямая юбка и белая с коротким рукавом рубашка, гармонировала с бело-розовым цветом лица и светло-русыми, короткими волосами, подстриженными под каре и имеющих удлиненные боковые пряди. Костлявый нос и кораллового оттенка губы, несмотря на худощавость женщины, вспять Павлику, выдавали в ней человека довольного жизнью, ухоженного, счастливого.

— И если ты, Касторнов, станешь опять грубить Наталье Васильевне, — вновь заговорила женщина, словно только одной минутой земного времени разделив свою речь. — И не слушаться ее, я отправлю тебя в карцер. Ты, понял?

— Понял, Елена Леонидовна, — чуть слышно отозвался Павел, и в голосе его уловимо прозвучала безнадежность.

И вслед этой безнадежности, от собственного бессилия громко закричала Даша, мгновением того вопля изгоняя фантасмагорию и наполняя диэнцефалон нестерпимой болью, выплеснувшейся как-то враз исторгнутой из кожи слизью (напрочь увлажнившей одетую на ней свапху), а также резким сокращением мышц в конечностях, спине, шее. Ссасуа открыл веки и увидел над собой густо-красные с фиолетовым оттенком облака, с пузырчатыми сгустками по всей их поверхности, редкостью сбрасывающих вниз крупные капли дождя. Эти капли летели не только с неба, но и со статуи негуснегести, сейчас смотрящейся как-то диагонально, как дотоль смотрелась женщина в фантасмагории ухоженная, довольная жизнью и жалящая ее любимого Павку.

Большущая птица, внезапно отмеченная левым глазом Дарьи, свершила над ней широкий круг, сначала один, затем второй, а после стала медленно опускаться вниз. Кажется, всего-навсего минутой погодя уже приземлившись на грудь лежащего юного авгура и сложив на плоской спине широкие, кожистые крылья. Достаточно крупная птица имело плоско-приземистое неоперенное тело и короткие лапы. Сверху серую кожу туловища покрывала короткая шерстка со светлым, почти белесым оттенком на брюшке. Удлиненная, кожистая голова выззарилась на Дашу тремя, расположенными поверху основания клюва, синими глазами и вертикальными белыми зрачками, попеременно мигающими, точно исследуя объект, на который присели. А длинный изогнутый и очень тонкий клюв багрового цвета переливался мельчайшей россыпью белых пятнышек, его верхняя половинка зримо обхватывала краями нижнюю, вроде не в состояние раскрыться. Еще более утончающийся на кончике клюв походил на шило, а когда он дотронулся им до материи свапхи, видимо, разрезав его на части и коснувшись кожи, в грудной клетке Даши переменным боем застучали сердца, придавив легкое к самому рту, таким образом, перехватив дыхание и крик.

Птица выудила клюв из материи и сделала пару шагов вперед, подступив к самой голове ссасуа. Она вновь воткнула кончик клюва в свапху, и тут расчленив материю, да коснулась овального углубления в нижней части шеи юного авгура, схожей с яремной вырезкой грудины человека (в данном случае более покатой). В этот раз, однако, вогнав кончик в саму кожу. От испытанной, неожиданной боли во рту у Даши махом свело язык, десны и небо. Опять же мгновенно прекратившийся доступ воздуха в легкие, рефлекторно дернул голову ссасуа назад, отчего он стукнулся о поверхность причала задней его частью, а из широко раскрывшихся обеих челюстей прямо-таки фонтаном плеснуло на лицо голубо-зеленоватую кровь. Приторно-кислый привкус, столь не схожий с человеческой, наполнил не только рот, но и ноздри Дарьи, и там она будто закипев, вырвалась из насика крупными пузырями.

Перед взором внезапно нарисовалось голова птицы, ее три, как оказалось фасеточных глаза, уставились на Дашу каждым отдельным омматидием, заслонив и сам небосвод, и летящие оттуда капли начинающегося ливня, идущего поколь разрозненными округлыми частицами. А десятком секунд спустя уже над головой птицы мелькнуло лицо Самира, и то ли резкий взмах кожистых крыльев, то ли все-таки сложенных вместе рук, поглотили понимание происходящего. Выплеснув в просмотр только мелкие голубо-зеленые капли, начавшие скорый хоровод меж собой, увлекая вслед и сам диэнцефалон юного авгура.

Дарья очнулась от резкой боли, что пробила все тело насквозь, и свело мышцы в дугу в конечностях, не в силах осмыслить от боли правящей в самой голове, где она находится. Легкая, сизая дымка, поднимающаяся снизу, словно перемешивалась с тугими каплями воды падающей откуда-то сверху, вероятно, с красно-фиолетового небосвода, смотрящегося сложенными между собой пухлыми слоями облаков, чем-то напоминающих земной рассвет. Отчего почудилось и не было никогда, никаких таусенцев, изъявших Дарью с Земли, а Велесван оставался выдумкой ее человеческого мозга.

Впрочем, стоило Даше раскатисто выдохнуть через рот, как из обеих ноздрей показалась пузырящаяся голубо-зеленая кровь, плеснувшая на глаза. Внутри груди, что-то тягостно забурлило, и острой судорогой ответили мышцы в ногах, руках, спине жаждущие прямо-таки порваться на части. И тотчас прорезался, пришедший волной, слух, уловивший опадающие на воду и поверхность причала, плюхающие капли дождя. И Дарья поняла, что дотоль происходящее с ней не было выдумкой ее диэнцефалона, как и сам Велесван, и затянутое плотными массами облаков его красно-фиолетовое небо.

— Авгур, — послышался высокий альт, наполненный осиплостью и принадлежащий Самиру.

Его лицо также разком выплыло перед глазами ссасуа, а ярко зеленые радужки воззрились, кажется, в сам болезненно стонущий диэнцефалон.

— Вы, что сюда пришли один? — вопросил он немного спустя, словно оглядывая сам пирс, и надавил пальцами правой руки на овальное углубление в нижней части шеи Даши.

Кровь стоило харару закупорить дыру в выемке, немедля откатила изо рта и ноздрей, давая возможность не только дышать, но и говорить.

— Одна. Фантасмагория, — все же с трудом по перундьаговски проронила Дарья и мелко-мелко задрожала, словно при высокой температуре.

— Что же вы наделали авгур, — взволнованно отозвался Самир, и торопливо вскочив на ноги, обернулся, слышимо для ссасуа сказав по-велесвановски, — Цви, срочно беги в чертоги негуснегести.

Коли бы Дашу не бил озноб и мышцы во всем теле не крутила судорога, она, быть может, и смогла разобрать остальную речь Самира, а так только услышала зазвучавшие, будто одной струной, гусли. Харар меж тем уже вернулся вновь к лежащей и вздрагивающей на поверхности пирса Даше, и приложил к ее шее широкую губку, вероятно, допрежь принятую от халупника. Одновременно, тем нажимом закупоривая кровь, и давая возможность говорить.