Вампир Лестат - Энн Райс

Он на минуту умолк и впервые взглянул на королеву. Не могу утверждать с уверенностью, но мне показалось, что выражение ее лица вывело его из себя.

– Ты пренебрежительно относишься к такого рода вещам, – обратился он к ней. – Магнус тоже презирал эти законы. – Он начал дрожать. – Такова была природа его безумия, такова же природа и твоего. Но вы просто не способны понять наши таинства! Вы разрушаете их с такой же легкостью, как разбиваете стеклянный сосуд, но не потому, что обладаете особой властью, а только лишь по собственному невежеству. Вы только и можете разрушать, но ни на что другое не способны!

Он отвернулся, словно раздумывая, стоит ли продолжать, и окинул взглядом огромный склеп.

До меня донеслось тихое пение королевы вампиров.

Едва слышно, почти про себя, бормоча что-то, она принялась раскачиваться взад и вперед. Голова ее склонилась набок, а глаза были мечтательно прикрыты. В эти мгновения она выглядела очень красивой.

– И теперь для моих детей все кончено, – прошептал предводитель. – Все окончательно и безвозвратно разрушено, ибо ныне они знают, что могут перестать следовать нашим Великим Законам. Могут забыть обо всем, что связывало нас и давало нам силы вынести собственное существование, смириться с сознанием того, что наши души навсегда прокляты. Они забудут о тех секретах и таинствах, которые защищали нас и обеспечивали безопасность.

Он опять взглянул на меня.

– А ты просишь меня объяснить то, что и без того ясно! – воскликнул он. – Ты! Для которого наши таинственные обряды не более чем способ удовлетворения собственной бесстыдной алчности! Ты наделил Темным Даром чрево, давшее тебе жизнь! А почему тогда не его, этого чертова фигляра, на которого ты издали едва ли не молился каждую ночь?

– Ну разве я не говорила тебе? – почти пропела королева. – Разве мы сами не знали об этом всегда? Нам не следовало бояться ни распятия, ни святой воды, ни даже Святого причастия!… – Она несколько раз повторила эти слова на разные мотивы, а потом добавила: – А старинные обряды, курение фимиама, обеты и клятвы, даваемые шепотом, когда нам казалось, что мы видим во тьме самого Властителя Зла…

– Замолчи! – прервал ее предводитель.

Похоже, он готов был совсем по-человечески зажать руками уши. В этот момент он казался маленьким растерянным мальчиком. Господи! Какими же разными могут быть бессмертные тела – тюрьмы наших душ! И какими же разными масками могут быть бессмертные лица, совершенно не отражающие нашего истинного существа!

Он снова пристально смотрел на меня. Я даже подумал, что сейчас увижу еще одно ужасное перевоплощение и на меня обрушится поток вышедшей из-под контроля злобы, а потому весь напрягся в ожидании.

Но он лишь обратил ко мне безмолвные мольбы.

Почему все это произошло? Он попытался повторить вопрос вслух, но усилия, прилагаемые им в попытках подавить бушующую внутри ярость, почти лишили его способности говорить, как будто у него вдруг пересохло в горле.

– Ты должен мне объяснить! Почему именно ты? Ты, обладающий могуществом десяти вампиров и отвагой целого полчища дьяволов, ты, носящийся по миру в богато украшенной одежде и кожаных башмаках! Ты, Лелио, актер бульварного театра, вовлекший нас в величайшую драму! Скажи мне! Скажи мне, почему?!

– Это все Магнус… Это его сила и ум… – с печальной улыбкой произнесла нараспев старая королева.

– Нет! – покачал он головой. – Говорю же, он вообще ни с чем не считается! Он не признает никаких ограничений, не знает никаких рамок! Но почему?

Он придвинулся еще ближе, причем не подошел, а просто стал отчетливее виден, словно призрак, который приобрел вдруг более резкие очертания.

– Почему ты? – вновь обратился он ко мне. – Ты, который свободно разгуливает по улицам, с легкостью входит в дома, обращается к людям по именам! Они причесывают тебя, шьют для тебя одежду! Ты сидишь вместе с ними за столом! И в то же время ты обманываешь, предаешь их, пьешь кровь всего лишь в нескольких шагах от того места, где они веселятся и танцуют! Ты избегаешь бывать на кладбищах и выскакиваешь из склепов прямо возле церковного алтаря! Почему именно ты? Ты, беспечный и нахальный, невежественный и высокомерный! Это ты мне должен давать объяснения! Отвечай!

Сердце мое бешено колотилось. Мне вдруг стало жарко, и кровь бросилась мне в лицо. Нет, я его ни капельки не боялся. Напротив, я был невероятно зол, хотя сам не мог объяснить причину своего поистине нечеловеческого гнева.

Его разум… а я-то хотел проникнуть в его разум! И вот, пожалуйста, мне пришлось выслушать полный предрассудков абсурд! Арман отнюдь не обладал, как я прежде думал, возвышенной душой и разбирался во всем ничуть не лучше своих подданных. Он не верил этому бреду – он в него уверовал! А это в тысячу раз хуже!

Наконец-то я ясно понял, что он собой представляет. Он не был ни демоном, ни ангелом. Он просто был достаточно чувствительной натурой, навсегда оставшейся в тех далеких временах, когда считалось, что солнце движется по огромному небесному куполу, а звезды есть не что иное как воплощение богов и богинь на ночном небе. Это было время, когда человек воспринимался как центр Вселенной, когда существовали ответы на все вопросы. Именно таким он и был: дитя старины, эпохи пляшущих под луной ведьм и сражающихся с драконами рыцарей.

Бедное потерянное дитя, вынужденное скитаться во тьме катакомб огромного города в век, понять который было выше его сил. Возможно, внешний облик гораздо больше соответствовал его внутреннему миру, чем я полагал прежде.

Однако у меня не было возможности скорбеть об участи этого прелестного юноши. Те, кто рыдал сейчас за стенами склепа, были обречены на страдания по его приказу. А тех, кого выгнал отсюда, он может с таким же успехом призвать обратно.

Я должен был придумать такой ответ на его вопрос, чтобы он меня понял и принял. И одной правды здесь недостаточно. Ее следует облечь в поэтическую оболочку, высказать в той манере, которая была свойственна мыслителям древности, жившим в эпоху, предшествующую веку разума.

– Ты хочешь услышать мой ответ? – как можно мягче обратился я к нему, пытаясь собраться с мыслями и чувствуя безмолвное предостережение Габриэль и страх Ники. – Я не занимаюсь мистификациями и не любитель философствовать. Но то, что произошло здесь, и без того достаточно ясно.

Он со странно серьезным выражением пристально смотрел на меня.

– Если ты так боишься Бога, – продолжал я, – значит, тебе известно учение Церкви. Ты знаешь, что добродетель в разные времена могла принимать самые различные формы и для каждого времени были свои святые.

От использованных мною слов у него явно потеплело на душе, и он слушал меня очень внимательно.