Китай – великая держава номер один? - Леонид Млечин

Китайцы доят стену, как племенную корову. Стена, несмотря на почтенный возраст, пребывает в превосходном состоянии и постоянно реставрируется.

Но меня стена отвергла, как Юрия Олешу — трамваи. Одетый не по сезону, я простыл на ледяном ветру и, прилетев на следующий день в город Ханчжоу, обнаружил, что потерял голос.

Люди постарше моему шепоту нисколько не удивлялись. В китайской провинции иностранный корреспондент приравнивается к начальству, которому позволена некая эксцентричность. Но в конечном счете решено было восстановить мои вербальные возможности с помощью медицины.

Меня повезли в маленькую районную больницу на шестьдесят коек неподалеку от Ханчжоу. Там я впервые в своей жизни встретил главврача, который не жаловался на протекающую крышу, на холодные батареи, на строителей, на прачечную, на сантехников, на отсутствие краски, денег, медикаментов. Он вообще не жаловался.

Главный врач Мяо Цокуй сидел за деревянным выщербленным столом, на котором лежали незаполненные бланки рецептов. Единственным украшением комнаты был муляж человека с приветственно поднятой рукой. На муляже были обозначены точки акупунктуры. Я испугался, что в меня тоже станут втыкать иголки, но главный врач твердо стоял на почве реального.

— Антибиотиками мы стараемся не пользоваться, — порадовал меня главный врач прогрессивным взглядом на современную медицину, но, заглянув мне в горло, выписал именно антибиотик.

Главному врачу — пятьдесят восемь лет. Из них семнадцать он провел в этой больнице. До этого работал в городе, сюда перебросили решением уездного парткома «для укрепления деревенской медицины». В больнице тридцать два врача, шестнадцать медсестер, японский компьютерный томограф и допотопное зубоврачебное оборудование, на которое больно даже смотреть.

В кабинете главврача к потолку был прикреплен вентилятор, большой, как вертолетные лопасти. Летом в Шанхае, говорят, очень жарко. Но когда я оказался в больнице, безумно холодно было не только на улице, но и в палатах, где больные лежали, забравшись под одеяло в ушанках и теплых халатах. На тумбочках — связки бананов и термосы. Горячей воды в больнице нет, и в палатах не топят.

Прописанные мне главврачом капсулы я старательно глотал. Но, открывая коробочку, всякий раз с содроганием вспоминал холодную больницу, и эти воспоминания явно лишали китайское лекарство его целительных свойств…

Верные своему убеждению, что все прибывающие к ним иностранцы умирают с голода, китайцы обрушивают на гостей все великолепие своей кухни. Блюда подаются одно за другим нескончаемой чередой, и китайцы следят затем, чтобы тарелка гостя не пустовала. Во время трапезы следуют бесконечные тосты, в которых китайцы могут соперничать с кавказцами.

Большинство тостов — за здоровье гостя и за дружбу. При этом звучат бодрые выкрики: «гамбэй» — пей до дна! Бокал или рюмку надо осушить залпом. Предложивший тост следит затем, чтобы не было обмана, и, лихо опрокинув свой бокал, показывает гостю, что надо следовать китайским традициям. Поэтому настроение участников трапезы быстро поднимается.

— В семь утра будьте готовы, — предупредили меня накануне. — Поедем на важную встречу. Только не опаздывайте.

Я вышел из гостиницы без пятнадцати семь, чтобы не заставлять себя ждать.

До половины восьмого простоял спокойно. Машина, которая должна была приехать за мной, не пришла и в восемь. Я плохо понял своих хозяев и перепутал время, или с ними что-то случилось? Дурацкая ситуация. Что делать: ждать на улице или подняться в номер — вдруг планы изменились, и именно сейчас они мне звонят?

Решил вернуться. Когда я вышел из лифта на последнем, двадцать восьмом этаже новенькой пекинской гостиницы, меня встретил улыбкой молодой встрепанный парень с тряпкой в руках. Он по очереди вызывал к себе каждый из пяти гостиничных лифтов, чтобы их помыть. Он отступил в сторону, пропуская меня, и по-русски сказал почему-то: «Спасибо». Я попытался заговорить с ним, но его познания в языке северного соседа исчерпывались одним словом.

Я юркнул в свой номер. Позвонил по единственному известному номеру. Трубку никто не снял. «Ага, — сообразил я. — Они, конечно же, выехали, и с минуты на минуту будут. Надо скорее идти вниз, чтобы не заставлять их ждать».

Я вышел из номера и побежал к лифту. Парнишка с тряпкой улыбнулся и уступил мне лифт, который собирался вымыть. Не повезло! Спустившись вниз, я увидел, что забыл в номере, возле телефона, записную книжку. Пришлось опять взлететь на двадцать восьмой этаж. Улыбчивый парнишка с тряпкой в руках встретил меня как родного. Когда через секунду я показался из дверей номера, он немедленно нажал кнопку, вызывая мне лифт. Я поблагодарил и опустился на милую мне землю в уверенности, что обещанная машина уже у порога.

Как бы не так! Ни машины, ни записки у администратора! Попробовать еще раз позвонить? Мобильных телефонов еще не было. Назад, к лифтам. Мне показалось, что мой юный друг с тряпкой в руках ждет меня. На сей раз он не отпустил с миром лифт, а держал его до моего появления.

Машины не было еще на протяжении двух часов, которые я в основном провел в лифте. Я то поднимался наверх, чтобы в очередной раз позвонить, то спускался в надежде увидеть моих хозяев, о которых думал теперь с нежностью подкидыша.

Уловив нехитрый алгоритм моих перемещений во времени и пространстве, мой юный друг старался мне помочь. Едва я скрывался в дверях своего номера, он отключал доставивший меня лифт, чтобы никто не мог им воспользоваться. Как только я появлялся, он включал этот лифт, делал мне приглашающий жест и кланялся. При этом он продолжал терпеливо и доброжелательно улыбаться.

В какой-то момент ему пришлось уступить «мой» лифт постояльцу из соседнего номера, который тоже захотел спуститься вниз. Тогда мой юный друг, уже забросивший свое основное дело, дернул наверх группу датчан, которые направлялись на первый, но вместо этого вознеслись на двадцать восьмой. Вниз им удалось прибыть только в моей компании.

Когда, спустившись в очередной раз, я увидел своего переводчика и рядом с ним шофера, то подумал даже: не подняться ли еще раз наверх? Мне захотелось предупредить своего нового друга, что в ближайшие несколько часов никак не смогу воспользоваться его услугами и что он временно может снять с себя заботу о моем перемещении то поближе к поднебесью, то на грешную землю. Но переводчик подхватил меня под руку и повлек вперед, извиняясь на ходу за опоздание.

С того дня и до самого моего отъезда домой мы виделись с моим юным другом постоянно. Я улыбался и подмигивал. Он улыбался и кланялся. Когда с сумкой через плечо я вышел из своего номера в последний раз, торопясь в аэропорт, мне показалось, что в его глазах мелькнуло некоторое разочарование. Все эти дни он, похоже, ждал, что я продолжу свою загадочную игру, смысл которой остался ему непонятен. Я же никогда не забуду, что в трудную минуту он принял во мне участие…

Вперед, к Конфуцию!

По китайской традиции оценить человека можно только после того, как он закончит земной путь. Но роль Дэн Сяопина оценили еще при его жизни. Его почти единодушно называют одним из выдающихся реформаторов современности. В наследство от Мао Цзэдуна Дэн получил нищее государство с разваленной экономикой и запуганным народом. Дэн вернул гигантский Китай к нормальной жизни. Он сумел преобразить страну без насилия, путем постепенных реформ.

Он правил Китаем, находясь в тени, отказываясь от первых постов в государстве. Это был его стиль — не вмешиваться в мелочи. Он сидел, лежал, думал, наблюдал, и пока обсуждались вопросы, которые не касаются кардинальных проблем, он спокойно взирал на ход дел. Но когда речь шла о судьбе реформ, Дэн Сяопин поднимался с постели и говорил, что он думал по тому или иному поводу.

Это вполне отвечает китайским, восточным традициям. Невидимый властитель рождает в народе чувство страха. Не очень точно называть Дэна коммунистом. Он, скорее, китайский националист, традиционный китайский правитель, создающий крепкое государство. Дэн Сяопин дал Китаю экономическую свободу, но жестоко подавлял попытки радикальных политических реформ.

Дэн в отличие от Мао не книжник. Мао считал себя философом, его кабинет был завален книгами. Дэн предпочитал проводить время за картами. Он любитель бриджа. С бравадой говорил, что из марксистской литературы читал только «Манифест коммунистической партии» и ныне забытую «Азбуку коммунизма», написанную некогда Николаем Ивановичем Бухариным.

Жестокая расправа над взбунтовавшимися весной 1989 года студентами на площади Тяньаньмэнь была продиктована страхом перед беспорядками и хаосом, перед распадом общества и страны. Китайские лидеры боятся митингов, собраний, демонстраций. Они хотят одного — стабильности. Выборы для них — та же смута.