Седьмое небо - Татьяна Устинова

Она осеклась. Шубин смотрел на нее не отрываясь, как врач смотрит на тяжелобольного пациента.

— Ты что? — спросила она. — Опять хочешь сказать мне, что это все бред?

— Нет, — медленно проговорил он. — Это не бред. Это совсем не бред. Странно, что я не подумал об этом сразу, это ведь так просто! Проще всего…

У него так изменилось лицо, что она поставила кружку на стол и позвала тревожно:

— Шубин!

Он подошел к раковине и зачем-то открыл воду. И некоторое время смотрел, как брызги летят ему на живот, на толстую клетчатую рубаху. Потом задумчиво набрал кружку воды и вылил ее себе на голову.

— Шубин!

Он оглянулся с досадой, как будто она оторвала его от очень важного дела.

— Ты сама не понимаешь, как ты права, — сказал он и смахнул с физиономии воду. Рубаха у него на груди промокла и потемнела, как будто от крови. — Я знаю, у кого должен спросить. И я почти уверен, что получу ответ.

— У кого? — спросила Лидия нетерпеливо.

— У Катерины Ивановны. — Он стремительно выбежал из кухни и тотчас же вернулся. — Ты можешь поехать со мной. Поедешь?

— Шубин, — сказала Лидия, и голос у нее дрогнул, — я поеду с тобой куда хочешь, только не в три часа ночи.

Шубин посмотрел на часы. Потом на нее.

— Пока у нас есть время, ты мне можешь рассказать, кто такая эта Катерина Ивановна. — Лидия сладко улыбнулась. — Твоя любовница?

Шубин захохотал, запрокинув голову.

— Да! — завопил он и за отвороты халата выдернул Лидию из кресла. — Катерина Ивановна — моя любовница! Вся женская половина офиса — сплошь мои любовницы!

Лидия смотрела ему в лицо очень близко, так близко, что видела за очками тонкую сетку морщин и каждую черточку на губах, и чувствовала, как пахнет его толстая дорогая рубаха, и слышала, как он дышит. Как во сне, не отрывая от него глаз, Лидия поставила на стол недопитую чашку, медленно расстегнула верхнюю пуговицу толстой рубахи и потрогала его кожу. Он был теплый и очень приятный на ощупь.

Шубин перестал хохотать и настороженно затих.

Лидия расстегнула еще одну пуговицу и сунула под рубаху вторую руку.

— У тебя стресс, — сказал Шубин, и Лидии показалось, что он говорит откуда-то издалека.

— Шубин, — Лидия сунула нос в распахнутый ворот рубахи, — твое благородство меня просто убивает.

— Благородство? — переспросил Шубин растерянно. Она и не знала, что он может так говорить. — Благородство?

И в эту секунду все изменилось.

Он схватил ее в объятия, сильно толкнув стол. Чашка упала и покатилась по мозаичному полу.

Все утратило прежний смысл.

Что из того, что стреляли и чуть не убили, что час назад Лидия лежала на животе в мокром снегу, а Шубин перешагнул через нее, не заметив? Что из того, что ничего еще не кончилось, и непонятно, что будет завтра с ними обоими, и кто такая эта Катерина Ивановна, и станет ли она вообще разговаривать с опальным Егором Шубиным, и простит ли его всесильный Тимофей Кольцов?

Да было ли все это вообще? Или приснилось в худшем из ночных кошмаров?

— У тебя стресс, — бормотал Шубин, не отрываясь от нее, — просто стресс.

— У меня не стресс. — Лидия прижималась к нему, трогала его, терлась о него снизу вверх, привставала на цыпочки, чтобы чувствовать его всего, как можно больше, во всю длину. — Просто ты мне нужен, так нужен…

Почему-то ей было очень просто в этом признаться. Наверное, у нее все-таки стресс. Никогда она не говорила ни одному мужчине, что он ей нужен. Потому что ни один из них до сих пор не был ей нужен.

И бабушка всегда уверяла, что женщина “должна держать марку”, всегда быть на высоте и смотреть на мужчин со снисходительным безразличием.

“Где оно теперь, мое снисходительное безразличие?”

— Лидия! — Широкие ладони обхватили ее щеки, приподняли лицо. Некоторое время он смотрел на нее. Глаза ее были закрыты — все-таки ей почему-то было очень стыдно на него взглянуть, — на щеки вернулся смуглый коньячный румянец, порозовели маленькие нежные уши, запрокинутая шея казалась особенно беззащитной.

Смотреть на нее было выше сил Егора Шубина.

— Лидия.

Она открыла глаза, но в лицо ему так и не посмотрела. Время вышло, подумал он лихорадочно. У него больше нет ни времени, ни сил, чтобы продолжать думать. Выход только один — не думать.

Он как бы отпустил себя, разрешил себе, и яркий белый свет залил мозг. Стало трудно дышать, загорелась кожа, как будто его всего — с ног до головы — обдали сначала ледяной, а потом горячей водой.

Шубин потянул Лидию за руку. Идти было неудобно, они никак не могли оторваться друг от друга, разжать руки, освободиться от наваждения. Но жалкие остатки сознания, трепыхавшиеся в шубинской голове, пищали о том, что через минуту никуда идти он не сможет, а на кухне ничего нельзя — в доме полно народу, который они непременно перебудят и который немедленно явится выяснять, что происходит.

Рыча от злобного нетерпения, Шубин оторвался от нее и схватил за руку. Волоча за собой — она не успевала переставлять ноги, — он добрался до собственной спальни и наконец запер за собой дверь.

Яркий белый свет поглотил остатки сознания, как будто только и ждал, когда повернется ключ в вожделенной двери.

Не осталось ничего, кроме желания, которое пожирало его изнутри, как пожар.

Лидия была рядом с ним не только в постели, на которую они в конце концов упали, но и в его голове, среди нестерпимого белого сияния. А, черт возьми, это почти невозможно выносить!..

— Это просто кошмар какой-то, — плачущим голосом пожаловалась она и укусила его за плечо, — это же просто невозможно, господи!.. Я больше не могу.

— Можешь! — сказал Шубин и не узнал собственного голоса. — Можешь…

Если бы у него было чуточку больше времени, если бы белый свет не заливал мозг, если бы впереди у него была еще хотя бы одна такая возможность, может, он и не спешил бы так отчаянно и не тонул, захлебываясь и понимая, что ему уже не выплыть.

Или что-то изменилось не только вокруг, но и внутри его?..

Он не знал, что она испытывает — радость или боль, и сам не испытывал никакой радости. Какая потрясающая глупость — чувственное удовольствие! Разве жар, и боль, и мука, и ожидание, и зависимость, и страх — это удовольствие?!

Или у него просто заклинило в голове?

Почему-то она открыла глаза, и в последнюю, разлетевшуюся, как осколочная граната, секунду он увидел и понял все, что должен был увидеть и понять. На него надвинулся шквал, от которого не было спасения. Шквал накрыл его с головой, закружил, все в мире меняя местами, и почему-то оставил в живых. Почему?..

Спать совершенно не хотелось. Он был свеж и бодр, как первокурсник в первый день зимней сессии. И еще ему казалось, что все в его жизни теперь будет по-другому.