ТРИ БРАТА - Илья Гордон

Раскаты войны гремели еще где-то далеко от Миядлера, но она неумолимо шла сюда сквозь облака дыма и пламя пожаров.

А солнце все так же сияло в голубом просторе южного неба; вечерами все так же переливались зеленым и фиолетовым светом звезды. Деревья в садах ломились от груза желтоватых, румяных и коричневых яблок, темно-красных вишен и лиловых слив; на гибких лозах зрели тяжелые кисти винограда, а на колхозных баштанах наливались сладкими соками арбузы и дыни. Но зловещая тень войны все ближе надвигалась на поля, сады и бахчи Миядлера, грозя уничтожить все, чем благодарная земля отплатила своим преданным сыновьям и дочерям за неустанные заботы, за труд, за безграничную любовь.

И вот война пришла в Миядлер. Среди ночи Марьяша, переходя из дома в дом, будила людей:

– Немцы близко… Надо уезжать – готовьтесь! Подводы ищут. Надо вовремя переправиться через реку.

Перепуганные женщины, старики и дети выбегали из домов.

– Горе нам, горе горькое! – заголосили старухи. – Куда мы денемся? Останемся без крова, без крыши над головой. С голодухи помрем, на дорогах косточки наши посеем! Ох, горе наше горькое!

– Моя Хьена вот-вот должна родить. Как же пуститься с ней в такую дорогу?! – влился в причитания полный отчаянья возглас.

От этих горестных криков и детского плача Марьяша растерялась, но чувство ответственности за судьбы доверенных ей людей заставило ее взять себя в руки, и она начала наводить порядок.

– Всех вывезем, никто не останется у фашистов, – успокаивала она людей.

– Где моя Фейгеле?! – истошным голосом кричала какая-то женщина. – Ох, горе мне, горемычной! Подождите же, дайте мне найти мою доченьку!

– Пожалейте меня, не уезжайте, – выбежал на дорогу невысокий, коренастый Йосл, в здоровенной плеши которого отсвечивали первые лучи восходящего солнца. Его заросшее темной щетиной лицо кривилось от боли, в глазах застыла тоска. – Хьена моя рожает! Как же ее оставить? Ведь фашистские звери растерзают ее вместе с ребенком!

Вслед за Йослом, завернувшись в одеяла, выбежали двое полуголых ребятишек:

– Нас тут убьют, папа, пусть они не уезжают без нас!

– Садитесь на подводу, поезжайте со всеми, – стала уговаривать ребят подоспевшая Марьяша, – мы вас отвезем на переправу, а потом вернемся за вашими папой и мамой.

– Я лягу вместе с детьми под колеса и не допущу, чтобы вы уехали, не дождавшись всех нас! Не допущу! – не своим голосом кричал Йосл.

Марьяша и еще несколько человек окружили Йосла, и пока они его убеждали, что вернутся за ними, подводы двинулись дальше.

– Курица, курица у меня с арбы спрыгнула! – раздался крик какой-то не ко времени заботливой хозяйки, и сразу же нашелся шутник, насмешливо отозвавшийся на эту жалобу:

– Эй, Либе-Рейзл, не иначе как твоей курице не терпится у фрица в котелке побывать!

– Куда, Рябчик, ступай домой, пес паршивый! – стала гнать Марьяшина мать свою собаку. – Иди сторожи дом! Куда тебе, старому, тащиться с нами – мы и сами не знаем, где найдем приют!

– А что же – разве охота ему тут оставаться с фашистами? – снова откликнулся тот же насмешливый голос.

Марьяша организовала транспорт, на ходу указывала, как рассадить людей по машинам и подводам. Она переходила из дома в дом, посылала людей на помощь старикам и немощным, утешала отчаявшихся и, где это было нужно, покрикивала на малодушных.

Марьяша была повсюду, повсюду слышался ее охрипший голос, повсюду видели ее посуровевшее в эти часы испытания лицо.

А между тем в домах женщины, старики и дети наспех, беспорядочно собирали все, что попадалось под руку из вещей, одежды и еды, вязали большие узлы, собирались в дорогу. Из дворов доносилось отчаянное кудахтанье кур, которых резали, чтобы потом сварить где-нибудь на привале. Рев выгоняемого из хлевов рогатого скота и блеянье овец оглашали предрассветный воздух.

«Сейчас, – подумала Марьяша, – подойдут подводы, все рассядутся, и потянется по степным дорогам обоз беженцев. Осиротеют дома, опустеют колыбели, в которых безмятежно спали младенцы. Не будут больше по вечерам ласково мигать прохожему огоньки из окон миядлерских домов; никто не встанет утром на крик забытого в курятнике петуха; ни одна домовитая хозяйка не затопит печи, чтобы приготовить семье завтрак, не будут больше скрипеть, опуская и поднимая длинные шеи, журавли колодцев, бурьяном зарастут тропинки и улицы. Пустынно станет кругом, и только случайно оставшиеся псы будут дремать на порогах домов, поджидая своих хозяев».

Тяжело нагруженные подводы с женщинами, стариками и детьми, сидящими поверх больших и малых узлов с домашним скарбом, двинулись в дорогу. В сутолоке люди теряли друг друга, забывали порой то, что особенно пригодилось бы в дороге, тащили на подводы совершенно не нужные вещи.

Рябчик сделал вид, что послушался хозяйку, и на какое-то время исчез из виду, но вскоре, словно передумав, появился опять. Тут ему не повезло: рыжий пес, который понуро брел за соседней арбой, набросился на него, и яростно рычащие собаки начали грызться. То и дело из живого клубка летели клочья черной и рыжей шерсти.

А подводы всё больше удалялись от низенького домика, где в тяжелых предродовых схватках исходила истошными криками жена Йосла Хьена.

Марьяша, Велвл Монес и еще несколько человек задержались, чтобы решить, что делать с оставшимся хлебом. Обмолоченный хлеб решили закопать в силосные ямы, а остальной сжечь. Но Марьяша никак не могла решиться жечь колхозное добро. Она сказала об этом Монесу, но тот, вытаращив на нее горевшие отчаянием и яростью глаза, закричал:

– А если оно достанется душегубам? Что тогда? Нет, уж пусть они лучше червей лопают да гадюками закусывают! Поджигай!

Марьяша взяла было спички, но они выпали у нее из рук.

«А что, если этот хлеб сложить в скирды и прикрыть соломой? А несжатый и сам осыплется до прихода фашистов», – подумала Марьяша.

По ее распоряжению несколько человек сложили скирды пшеницы и накрыли ее так, что они стали похожи на стога соломы. Но перед самым отъездом Марьяшу снова взяло сомнение: «Не сжечь ли все-таки эти скирды для верности?» – и она опять вытащила из кармана коробку спичек.

– Поджигай! – крикнул Велвл Монес.

– Почему именно я должна поджигать? Поджигай ты! – возразила Марьяша.

– Ты у нас хозяйка, тебе колхозное добро доверили. Ты и должна распорядиться всем как надо, – ответил Монес.

– Не могу! Легче бы, кажется, вырезать у себя кусок мяса! – в отчаянии выкрикнула Марьяша.

Она почувствовала, как соленый комок подкатил к горлу и душит ее, и отшвырнула спички, которые и не зажженные, казалось, жгли ей руки.

Чтобы немного отвлечься от этих мучительных сомнений, она решила забежать к роженице.

У Хьены схватки были мучительными – еще издалека донеслись до Марьяши ее отчаянные вопли.

«Бедняжка терпит такие муки, а родит ребенка и сразу же, быть может, потеряет его, не познает материнской радости!» – думала потрясенная Марьяша.

Чем ближе она подходила к дому роженицы, тем громче становились истошные крики и тем страшней казалось Марьяше войти в этот дом. И все же она должна принести этим людям слова утешения, заверить, что их не забыли в эту тяжелую минуту. Кто знает, быть может, это хоть немного облегчит роженице ее муки. «Во что бы то ни стало надо ее увезти! – решила Марьяша. – А значит, нельзя здесь задерживаться, надо поскорей переправить людей и вернуться сюда».

На пороге дома Марьяша увидела Йосла. Он стоял, скрючившись, у косяка и плакал, но, завидев Марьяшу, смутился и, незаметно вытерев слезы, выпрямился.

– Не могу я видеть, – заговорил он сдавленным голосом, – как Хьена мучается и никак не может разрешиться этим несчастным ребенком. Сердце разрывается от жалости. И подумать только, что и рожает-то она его, может, на муки и смерть. Ведь если, не ровен час, мы тут останемся…

– Не останетесь, вы сами видите, что мы вас ждем, ну, а если роды затянутся, мы приедем за вами, – стала утешать Йосла Марьяша. – Нам бы только через реку переправиться..

На крыльцо вышла мать роженицы, которая сама была повитухой у дочери.

– Ну, как? – спросила Марьяша.

– Будем надеяться, что все кончится хорошо, – отозвалась старуха.

– Обязательно будет хорошо, – ответила Марьяша и добавила громко, чтобы услышала роженица: – Приготовьтесь – я пришлю за вами подводу. Ну, пусть все будет к счастью, – пожелала она на прощанье. – Вот увидите, еще немало радости принесет вам это дитя!

В этот момент она увидела, что вдалеке ярким пламенем полыхают скирды замаскированного соломой хлеба.

«Знать, Велвл Монес поджег-таки хлеб», – подумала она и быстро пошла к арбе, которая ждала ее на дороге. Не показав виду, что заметила что-нибудь, Марьяша взобралась на арбу и приказала побыстрей ехать: ей хотелось как можно скорей выехать из Миядлера, чтобы не видеть, как огонь пожирает созданное колхозом богатство – хлеб.