Домашний быт русских цариц в XVI и XVII столетиях - Иван Егорович Забелин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но если сломлены были враги этой радости, если они в тот же час были удалены от государевых очей, то последствия их происков и интриг оставались еще в полной силе. В Вознесенском монастыре они успели водворить такую ненависть к будущей царице, что мать государева, великая старица Марфа Ивановна, клятвами себя закляла, что не быть ей в царстве пред сыном, если Хлопова будет у царя царицею. Что тут было делать, как поступить? Выбор был, однако ж, ясный. Променять родную мать, и притом великую старицу, на невесту было невозможно. Это противоречило бы всем нравственным положениям тогдашнего быта; благословение родителей утверждало домы чад, а родительская клятва искореняла их. Родительская клятва в народных представлениях была облечена в такой страшный мифический образ, пред которым ни в каком случае не было возможности стоять твердыми ногами.
Царь смирился, презрел себя Бога ради, не захотел разлучиться с матерью, склонился пред ее любовью, не захотел оскорбить и раздражить человеческое существо матери и сам, все терпя, отказался от нареченной невесты. Это было сделано, по свидетельству летописца, даже вопреки желанию и многим укоризнам со стороны отца, благословлявшего этот брак и хотевшего венчать государя на Хлоповой. Но очень понятно, что и отец не мог сильно настаивать; без сомнения, он ограничил свое желание сделать счастливым сына лишь одними советами. В том только есть очевидная правда, что он стоял за сына.
Спустя неделю после ссылки Салтыковых, 1 ноября, в Нижний послана к Шереметеву с товарищи грамота, в которой государь вызывал боярина тотчас в Москву, «а Ивану Хлопову сказали б, что мы дочь его Марью взять за себя не изволили». Ивану приказано ехать в свою вотчину на Коломну, а Марье Хлоповой с бабкою и дядьями жить по-прежнему в Нижнем, а корм давать ей перед прежним вдвое.
Развенчанная царевна жила в Нижнем до своей кончины. Ей по государеву указу отдан был на житье двор Кузьмы Минина, взятый в казну как выморочный после его смерти.
Царевна Настасья Ивановна скончалась в марте 1633 г., через 10 почти лет после решительного отказа ей в супружестве с царем, в то время, когда государь был уже женат на второй супруге – Евдокии Стрешневой.
Двор Кузьмы Минина после ее смерти снова стал выморочным и был отдан государем боярину князю Ивану Борисовичу Черкасскому с братом, которые выпросили его на приезд из вотчин людям их и крестьянам[132].
Великая старица Марфа Ивановна, не соглашаясь на женитьбу сына с Хлоповой, без сомнения, втайне готовила ему невесту по своему выбору. Однако ж прошел еще почти целый год, когда государь склонился на увещания матери и по ее назначению избрал себе в невесты княжну Марью Владимировну Долгорукову – дочь боярина князя Владимира Тимофеевича Долгорукова, одного из старых родовитых бояр. Летописец упоминает, что государь не желал этого брака и согласился на него только из послушания матери: «Аще и не хотя, но матере не преслушав, поят вторую царицу Марью».
И смотрите же, что Бог делает «сотворшим понасилию» – присовокупляет летописатель. В первый день веселия, говорит он, т.е. в день свадьбы, 19 сентября 1624г., была великая радость, а на второй день царица «обретеся испорчена. Грех ради наших от начала враг наш диявол, не хотя добра роду христианскому, научи, враг, человека своим дьявольским наущением и ухищрением, испортиша царицу Марью Владимировну; и бысть государыня больна и бысть скорбь (болезнь) ее велия зело, к тогож года в самое Крещение, 6 января 1625 г., предаде свою праведную душу… и погребена со многим плачем в Вознесенском монастыре с прочими царицами».
Кто был виновником этого нового несчастия для государя, кто был строителем этой новой жертвы дворских боярских интриг и козней – нам неизвестно[133]. «А все то зло сотворилось от злых чаровников и зверообразных человек,– восклицает современник этого события,– которые не хотят видеть христианского покою и тишины, гнушаются своего государя, гордятся, в послушании и в покорении ему быть не хотят и отнюдь его не боятся, потому что очень милостив он, любит и милует их, все дает им, что ни просят, а они только своевольничают». Кто же эти они? Это все бояре, по сказанию современника, который, описывая первые годы Михайлова царствования, имел полное право воскликнуть: «Таково-то попечение боярско о земле Русской!»
Действительно, чем ближе мы будем знакомиться в истории с этим попечением, тем яснее и понятнее будет раскрываться нам и личность Грозного, а также и эта необычайная народная вера в царя как в истинного и единственного, хотя и слишком далекого своего защитника – слишком далекого по той причине, что между им и народом всегда высилась та же недоступная боярская гора, обросшая непроходимым лесом боярских же клевретов в образе всякой приказной и приказчичьей строки.
Мы тогда хорошо поймем и отзыв свободного голландца о первых годах царствования Михаила, который в 1614г. писал своей республике: «Царь этот будет иметь счастливое и блистательное царствование, если только Всемогущий откроет ему глаза и поможет ему выполоть дурную траву во дворе и неправду своих приближенных… все приближенные царя – несведущие юноши; ловкие же и деловые приказные – алчные волки; все без различия грабят и разоряют народ. Никто не доводит правды до царя… Но я надеюсь, что Бог откроет глаза юному царю, как то было с прежним царем (Грозным), ибо такой царь нужен России или она пропадет; народ этот благоденствует только под дланью своего владыки, и только в рабстве он богат и счастлив. Вот почему все пойдет хорошо тогда лишь, когда царь по локти будет сидеть в крови». Приговор жесток, как справедливо замечает издатель этой голландской переписки[134], не менее справедливо объясняющий, что здесь должно разуметь не народ собственно, а только народ приказный, а мы скажем: только народ властителей, к которому, конечно, принадлежали прежде всего бояре, а за ними уже и приказные, как их же орудия в управлении и попечении о земле. Если к такому жестокому убеждению приходил свободный и практический голландец, пользовавшийся неизмеримо лучшим политическим устройством, то весьма понятно, что того же убеждения крепко держался в своей жизни и истории и наш русский народ, народ в собственном смысле, т. е. вся закрепощенная безвластная среда. Мы даже думаем, что в суждении голландца выразилась не собственная его мысль, а мысль тогдашних умных и опытных
