Плотина - Иван Виноградов

— Если понадобится старый сапер на какую-нибудь переправу… — заговорил Николай Васильевич, немного посидев и помолчав.

— Может понадобиться, — отозвался Острогорцев. — Ты где успел побывать?

— Да в общем-то везде, где можно сейчас.

— Подсядь поближе.

С того берега в штаб Николай Васильевич шел дальней, единственной теперь дорогой — мимо бетонного завода, затем через мост, и дальше — опять к плотине, только уже по левому, станционному и штабному берегу. Пока не миновал бетонный завод, все время приходилось держаться обочины и пропускать «белазы», с невольным уважением взирая на водителей, высоко вознесенных над дорогой в своих просторных кабинах. Эти ребята всегда производят впечатление, когда на них смотришь с дороги, снизу. Когда видишь одного за другим. Этакие боги дорог. Повелители скоростей…

На мосту он немного постоял, созерцая плывущую белую пену. Она еще и здесь, в километре от водобойного колодца, пузырилась и шипела, невольно заставляя думать о Реке как о живом и даже мыслящем, со своими эмоциями, существе. Она и шипела и что-то невразумительно лопотала — все не могла успокоиться после схватки с плотиной. Здесь Николай Васильевич даже посочувствовал ей и сказал: «Ничего, все скоро наладится, скоро успокоимся».

Река отвечала шипением.

Перейдя мост, он ступил на сильно опустевшую дорогу левого берега. Хотя на обочине и стояла предупредительная табличка «Осторожно: БелАЗы!» — бетоновозов тут не встретилось ни одного. Эта первая дорога к котловану, выложенная толстыми бетонными плитами, долго была здесь чуть не главнейшей артерией. По ней продвигалась штурмовая колонна самосвалов в день перекрытия Реки, по ней долго, пока не построили эстакаду, возили бетон на станционную плотину и ездили из поселка сами бетонщики. И вот она опустела. Только изредка пробегали легковые штабные «газики» да проходили редкие автобусы с людьми.

Все становилось особенно понятным, когда пройдешь эту дорогу до конца. Она обрывалась у здания ГЭС, у берегового фрагмента его, кончалась провалом, образовавшимся между скалой и торцовой стеной здания. Внизу зияла глубокая сырая пропасть, заполненная сейчас мутной водой. Оттуда поднимался застоявшийся нечистый холод.

Николай Васильевич постоял у этого обрыва, соображая, как стал бы строить здесь переправу, доведись решать такую задачу на фронте. Самое главное — это промежуточная опора: из чего ее сделать, как «посадить» на скалу, скошенно уходящую в воду? Огромная высота — и не за что зацепиться, не на чем утвердиться. Все здесь неровное, узкое, ускользающее. Противоположный берег этой пропасти был намного выше, и тут пришлось бы или насыпать грунт (но он сползет, не удержится на скале!), или (что надежнее!) выкладывать довольно длинную шпальную клетку с закреплением за скалу. Чтобы выдержать тридцать тонн, нужна особая прочность… Тридцать тонн — это вес танка в военные годы… И грузоподъемность сегодняшнего «белаза», кстати сказать… Так что и здешняя переправа должна быть как под танки, плюс запасец.

Об этих наблюдениях и соображениях Николай Васильевич и начал докладывать Острогорцеву, подсев к нему поближе.

Острогорцев заинтересовался и сразу предложил вариант опоры — стальные трубы, заглубленные в скалу. Он начал чертить схему. Задвигались и другие начальники.

— Мы могли бы начать все это еще вчера или хотя бы сегодня утром, — проговорил Острогорцев, поглядывая на своих помощников с укором.

А Николай Васильевич ждал теперь одного: вспомнит ли Острогорцев о нем в дальнейшем, не забудет ли тут же? Заныло, заторкалось беспокойное сердце — запросилось в дело! Поручили бы эту переправу старому саперу под занавес жизни! Догадался бы, вспомнил бы о нем Острогорцев!

Конечно, у начальника стройки вполне хватает толкового народа — и помоложе, и пограмотней. Конечно. Доведись самому Николаю Васильевичу выбирать в такой ситуации между опытным стариком и надежной, проверенной на других делах молодежью, он бы сильно подумал… и выбрал, скорей всего, молодого надежного парня. Таковы уж законы деловой жизни, да и человеческой жизни вообще. Так что надо, в случае чего, суметь не обидеться. То есть ничего и не ждать, ни на что не рассчитывать… Он ведь и посторонний здесь сегодня, этакий нештатный консультант. Уехав отсюда, он потерял и всякое право на участие. Почему уехал — это другой вопрос, никого не касающийся, но право потеряно…

— Значит, начинаем, — говорил тем временем Острогорцев, обращаясь к своим помощникам, и теперь Николаю Васильевичу только одного хотелось — незаметно удалиться, уйти домой, согреться после холодного душа рюмкой водки, если найдется у сына, и лечь спать… Не дожидаясь обиды…

Потом он неожиданно услышал:

— Ты где там спрятался, Николай Васильевич?

— Здесь я! — отозвался он.

— Когда уезжаешь от нас? — спросил Острогорцев.

— Да вот все еще думаю… И сын уже спрашивал, а я ничего не ответил.

— Ну, пока думаешь, пригляди за этой дорогой жизни, — сказал Острогорцев. — Как старый сапер.

И Николай Васильевич встал, как полагалось вставать при получении боевого задания в далекие годы его молодости, и непроизвольно, даже, пожалуй, неуместно, проговорил:

— Слушаюсь…

Но никто этой неуместности не заметил. Никто, во всяком случае, не посмеялся над ним.

Название «Дорога жизни» так и закрепилось за этой переправой, действительно похожей на фронтовую и по-фронтовому — быстро и не навечно — построенной. Простоит она неделю — уже хорошо, простоит месяц — тем лучше. Затем можно будет уже оглядеться и придумать что-то капитальное.

В тот же день по переправе прошли первые бетоновозы к плотине, к загрустившим на ней кранам. Николай Васильевич стоял внизу, где клетка переходила в мост, и смотрел, как они ведут себя под нагрузкой, его поспешные сооружения. Клетка из пиленого бруса слегка покряхтывала и проседала, но это так и должно быть — дерево должно сперва улечься, а потом уж будет держать долго и надежно. А стальные, вцементированные в скалу трубы — опоры моста — стояли, что называется, железно.

Пропустив пять или шесть машин с бетоном, он пошел в штаб — доложить о выполнении задания. Опять вспоминал по дороге войну и военные переправы. Вспомнил Победу и Зою. Без особой радости подумал о завтрашнем дне своей жизни: много ли в нем хорошего?

Он промок накануне и нигде толком не обсушился, поэтому сильно кашлял теперь. «Не схватить бы воспаление легких?» — подумал про себя. И не сильно огорчился. Все равно надо как-то отдыхать после всех дорог и тревог.

Острогорцев в ответ на доклад сказал, что уже видел переправу в действии, и поблагодарил:

— Спасибо, сапер!

И опять продолжал разговаривать с парторгом о своих делах.

— Надо созывать партактив, — говорил он.

— С какой повесткой? — спросил парторг.

— Для обсуждения новой ситуации.

— Не рано?

— Нет. Впереди — и не за горами — пуск второго агрегата, а этот паводок отбросит нас не меньше чем на месяц назад. Нельзя терять ни одного дня.

— Что скажем людям?

— Правду. Всю правду, которую знаем сегодня сами. И послушаем, что народ нам скажет. Но главный разговор — по второму агрегату. Он должен быть пущен в срок — и ни днем позже!

— Не зарываешься?

— Не имеем права. Ни зарываться, ни медлить. Пусть даже без нас с тобой, но агрегат должен заработать день в день.

— Я думаю, что не без тебя, — проговорил парторг, улыбаясь…

«Вот они, какие разговоры», — отметил тут Николай Васильевич и опять глухо раскашлялся. Заторопился к выходу, чтобы не мешать людям этим своим буханьем. Уже взявшись за дверную ручку, вроде бы услышал что-то за спиной и немного задержался. Почудилось, что Острогорцев сказал ему что-то похожее на «Заходи!». Заходи, мол, когда все тут уляжется…

Но нет, наверно все-таки послышалось. Захотелось услышать что-нибудь такое — и вот услышал. На самом же деле Острогорцеву, конечно, не до того сейчас. Не до деликатностей.

Он вышел на площадку перед штабным крыльцом. Краны на станционной плотине зашевелились, задвигались хорошо, как в прежние времена. Понесли в своих стальных клювах люльки с бетоном. Начали басовито перекликаться через неутихший пока водопад с теми своими собратьями, которые и не переставали работать на правобережных участках, в том числе и на участке Юры. На густовском.

Зрелище возобновившейся нормальной работы было, можно сказать, замечательным. Полюбоваться им вышли из штаба начальники, и в их молодых голосах слышался праздник. А Николай Васильевич углядел внизу на дороге штабной «рафик» с заведенным мотором, догадался, что он идет в поселок, и заторопился по лесенке вниз.

Шофер увидел его, кажется, узнал и сделал рукой знак: без вас не уеду.