Плотина - Иван Виноградов

Николай Васильевич сделал еще несколько маленьких, пробных шагов к потоку, вступая под полуденный сумрак его завесы. Здесь ледниковая вода давала о себе знать не только пылью и брызгами, но и особым, горным холодом, и своими воздушными потоками, которые не столько отталкивали человека, сколько затягивали.

— Не стоит, шеф! — остановил его Юра, вынужденно повышая голос, странно слабеющий в этом гуле и в этой особой разреженности воздуха.

— Да, пожалуй, — согласился Николай Васильевич. — Всему есть граница… хотя мы и не всегда ее ощущаем.

— По логике… — начал было Юра, но увидел, как отец усмехнулся на эти его слова, и не стал продолжать.

— У последней грани логика отсутствует, — сказал Николай Васильевич. — Поэтому нельзя идти слишком быстро и безоглядно. Ни в каком деле… Твои логика и наука знают, где грань дозволенного во всем том, что мы вытворяем с природой?

— Должны бы знать, — сказал Юра.

— Должны бы — это верно. А вот знают ли?

— Так мы и сами… Не всегда же ведаем, что творим.

— Не всегда… Я, например, чувствовал, что отставание водослива от станционной плотины может плохо кончиться. Чувствовал в глубине души, что всякая такая однобокость боком выходит. Знаешь правило: когда на одну лыжу сильнее нажмешь — и самого вбок потянет. Так и у нас… то есть у вас теперь… А вот насчет сложной конфигурации плотины — этого я не подумал. Я не такой ученый, чтобы все знать, а вы как-то не успеваете думать. Или не о том думаете.

— Лишь бы не было войны — так теперь говорят, — лихо заметил Юра.

— Если это шутка, то плохая, — осудил Николай Васильевич и тех, кто так говорит, и сына тоже. — Схожу к Острогорцеву, — отвернулся он от водопада.

— Может, завтра успеешь? — сказал Юра.

— Нет, сегодня надо.

— А к Александру Антоновичу ты заходил?

— К нему стыдно идти. Он меня ждал в заместители, а я уехал.

— Он еще никого не взял. Временно сидит там паренек, но все говорят, что не тянет.

— Молодого научат… Старого не позовут…

Проводив отца до верхней площадки подъемника и снабдив его на дорогу хорошим куском полиэтилена, Юра вернулся в прорабскую, туда же пришел вскорости и Гера, не успевший повидаться со старым «шефом», и они заговорили о завтрашнем дне. Фронт работ теперь увеличится, и можно перейти на удлиненные смены — считал Юра. Надо бросать и бросать бетон в плотину, пока его вдоволь и пока дано право оплачивать сверхурочные. Надо действительно подгонять линию вторых столбов, чтобы подпереть первые, которые держат сейчас весь напор взбухшего «моря». Как же это мы, инженеры, забыли об усталости, о возможном переутомлении бетона?

Гера не возражал и во все время этого разговора был серьезен. Согласился переписать уже готовую заявку на бетон. В конце нацелился все же что-то изречь, но ему помешал телефон. Звонила Наташа.

— Как ты, Юр? — спросила она и заботливо, и немного печально. — Я уже сто лет тебя не вижу.

— Я постараюсь сегодня быть дома… Приехал Николай Васильевич — ты знаешь?

— Тем более ты должен быть дома.

— А ты учти этот факт, когда будешь готовить ужин.

Уже заканчивая разговор, Наташа сказала, что у нее просит трубку Леша Ливенков.

— Ну здравствуй, герой! — с ходу приветствовал Юра старого приятеля. — До нас тоже доходят глобальные новости.

— Не до шуток, Юра, — проговорил Ливенков глухим голосом. — Богачева убили.

— Кто его может убить! — не поверил Юра.

— Бандюги, браконьеры — кто же еще! Да еще как убили-то, Юра! Четвертовали.

— Брось!

— Ты понимаешь, какая погань завелась в тайге! Ты понимаешь, Юра? Это же и нам вызов. На наших глазах, на виду у такой стройки… Надо что-то делать, Юра! Их надо стрелять, всех без разбора… Нам надо встретиться, Юра.

— Обязательно, Леша.

После этого они долго молчали.

— Надо ехать туда, садиться в засаду, не спать ночей, — продолжал Ливенков. — Выползут же они, гады, раз им эта тайга нужна была…

— Мы встретимся, Леша. Вот немного схлынет у нас…

— Да-да! Вот схлынет, вот ликвидируем последствия, вот сделаем план…

— Так ведь…

— Ну ладно, пока!

Может быть, им и в самом деле полагалось бы все бросить и гнать на уцелевшей от паводка Юриной моторке по бурному, в пенистых разводах «морю», лавируя меж густо плывущими, вырванными с корнем деревьями, пробиваться к той красивой сопке, на пологом склоне которой стоит старый, из толстых сосен рубленный дом егеря, хорошо пахнущий высохшей стариной, и потом сидеть там, у дома, в засаде или ходить следопытами по тайге — выслеживать бандитов. Выслеживать и стрелять — Ливенков прав! Может быть, только так и удалось бы навсегда покончить с бандитами, если бы все люди ополчились и сомкнутой цепью пошли против них…

— Кого там убили? — спросил Гера Сапожников.

Юра рассказал.

И Гера почти дословно повторил то, что сказал по телефону Леша Ливенков и о чем успел подумать про себя Юра. Он тоже согласился, что надо ехать в тайгу, пока еще не затоплены те сопки, и выслеживать, и стрелять. Нарушив зарок, данный Любе перед свадьбой, он разразился самыми черными словами, и было ясно, что он готов хоть сейчас идти в засаду, в цепь, на проческу тайги.

Только вот пойдут ли, сумеют ли они пойти на самом деле, выберут ли время, и отпустит ли их потерпевшая бедствие плотина? Пойдут, или та, другая жизнь, не чужая, но проходящая в отдалении, так и останется для них другой, отдаленной? Жизнь, о которой они в разное время что-то слышали — то плохое, то хорошее, — но в которой сами не участвовали и не могли участвовать…

Гера посидел немного и вышел молча наружу.

Юра остался в прорабской. Кажется, впервые за все это бессонное время он ощутил в теле такую усталость, что не смог бы даже подняться. Вдруг напомнила о себе пораненная нога, и тут же возник перед глазами, как будто стал в дверях, «индеец» Ухватов со своей завораживающей улыбкой… Уж не он ли появился и там, во владениях Богачева, не примкнул ли к банде таежных браконьеров? А то, может, и возглавил ее? Откуда-то ведь берутся они, такие, и куда-то, натворив бед, скрываются, оставляя за собою кровавые следы.

Может, там остались где-нибудь и следы пропавшего Юриного мотоцикла?

Но это скорей всего лишь пустая догадка, подсказанная книжными и экранными детективами. В жизни все бывает запутаннее. Или вдруг оказывается до удивления простым и примитивным. Как удар ножа…

Юра все же поднялся, оперся руками о сиденье стула и сделал десятка два прилеганий, затем столько же приседаний и наклонов — чтобы размяться и освежить голову. Вышел после того наружу, где не прекращался надоедливый гул водяного извержения. Он был, конечно, слышен и за тонкими стенками прорабской, но слегка приглушенно, а здесь он встречал тебя как бы заново и уже не оставлял — даже уши слегка закладывало. В нем не слышалось теперь нарастающей силы и угрозы, но не чувствовалось пока что и затухания. Просто тянулась одна назойливая нота, без ритма, без пауз, — словно бы включили какого-то механического водометного зверя, и вот он ревет себе, ни громко ни тихо, третьи сутки подряд, и неизвестно, когда у него кончится завод.

У возводимой стенки Юра застал не только Сапожникова, но и самого Проворова, который в нынешней ситуации уже не мог просто наблюдать за действиями подчиненных. Все эти дни он и сам находился на плотине.

Посмотрев на Юру, он что-то вспомнил и ткнул ему пальцем в грудь.

— Сегодня на ночь — домой! — сказал.

— Ну, если закончим… — Юра смотрел на стенку.

— Никаких «если». Завтра мне нужны будут хорошо отдохнувшие люди. Так я доложил и Острогорцеву.

— А он что? — полюбопытствовал Юра.

— Промычал что-то. Но не возражал. Мы теперь с ним почти без слов объясняемся — и хорошо понимаем друг друга!

Темно-зеленый «газик» Острогорцева появлялся в эти дни то на одном, то на другом берегу, всякий раз совершая глубокий объезд — через мост у бетонного завода. Начальнику стройки явно не сиделось на месте, он словно бы выискивал такую точку, с которой все можно увидеть, все понять и принять некое кардинальное решение. В первый день он поднялся на станционную плотину и по пустым, брошенным, как в момент стихийного бедствия, блокам подобрался к водопаду с этой стороны. Отсюда он усмотрел, что вода слишком опасно фонтанирует через водораздельную стенку в котлован здания ГЭС, и приказал эту стенку наращивать. Затем, раздобыв где-то просторную и длинную армейскую плащ-накидку, он прорвался под ледяным дождем на водосливную плотину, где Река поработала особенно свирепо. Здесь он оценил усилия Проворова, который в невероятных условиях налаживал — и действительно наладил! — прервавшиеся работы. И на первом, самом благополучном, участке, и даже на втором, пострадавшем, понемногу укладывали бетон. Хоть где-то да укладывали! И, прощаясь с Проворовым, Острогорцев крепко пожал ему руку и мотнул головой. Спасибо, мол.