Хроники Нарнии - Клайв Льюис

Под ногами был пушистый ковер. Девушки опустились на четвереньки и поползли на ощупь; неожиданно их руки наткнулись на что-то невысокое и мягкое. Кушетка!

— Залезай за нее, — шепнула Ласаралин. — И зачем только я согласилась пойти с тобой?!

Свободного места между кушеткой и стеной оказалось не так уж много: Ласаралин ухитрилась поместиться целиком, а вот Аравис повезло меньше — как она ни старалась, верхняя половина ее головы все равно оставалась на виду. Всякий, кто войдет в эту комнату с факелом и бросит взгляд на кушетку, неминуемо заметит Аравис. Правда, на ней вуаль… Но что это меняет? Аравис попыталась подвинуть подругу и устроиться понезаметнее, однако Ласаралин ни в какую не желала двигаться: страх заглушил в ней все прочие чувства, и судьба подруги в этот миг тар кину нисколько не волновала. Поняв, что ничего не добьется, Аравис перестала толкаться. Обе девушки дышали прерывисто, и собственное дыхание казалось им громовыми раскатами.

— Обошлось? — еле слышно шепнула Аравис немного погодя.

— Похоже, да, — так же тихо отозвалась Ласаралин. — Мое бедное сердечко…

И тут раздался звук, который они более всего страшились услышать, — скрип открываемой двери. Комната осветилась. И Аравис, выглядывавшая из-за кушетки, смогла все как следует рассмотреть.

Первыми в комнату, пятясь, вошли два раба (Аравис предположила, что они — глухонемые, потому-то их и взяли с собой) со свечами в руках — вошли и встали у кушетки, что было просто замечательно: один из них полуприкрыл девушку своей широкой спиной. За рабами появился толстый, обрюзгший старик в диковинном остроконечном колпаке; по этому колпаку Аравис сразу признала в старике тисрока. Любой из самоцветных камней на его одежде наверняка стоил гораздо больше, чем все оружие и наряды всех нарнианских вельмож, вместе взятых. А платье его, все в оборках, кисточках, воланах и рюшах, подходило скорее женщине; во всяком случае, нарнианцы были одеты куда проще — и, скажем так, мужественнее. За тисроком вошел высокий юноша в расшитом каменьями тюрбане с пером; на боку у него висел ятаган в ножнах из слоновой кости. Юноша явно злился: глаза его метали молнии, а лицо то и дело искажала кривая усмешка. Последним переступил порог маленький сгорбленный старичок, в котором Аравис с дрожью узнала нового великого визиря и своего суженого — таркаана Ахошту.

Раб плотно притворил дверь за великим визирем. Тисрок со вздохом опустился на кушетку, юноша встал рядом с ним, Ахошта же повалился на колени и простерся перед повелителем.

Глава 8

Рабадаш разгневанный

— О отец мой, свет очей моих! — угрюмо произнес юноша («Врешь! — подумала Аравис, — Никакой он тебе не свет — вон как ты на него зыркаешь!») — В неизреченной мудрости своей обрек ты сына своего на посмешище и на погибель! Взойди я на рассвете на быстрейшую из галер наших, пустись я немедля в погоню за варварами, я бы наверняка их настиг! Но ты воспретил мне, отец! Сказал, что они, должно быть, ищут новое место для стоянки, — и так целый день был потерян! А теперь… теперь их уже не догнать! Эта лживая девка, эта… — И юноша разразился градом проклятий, воспроизводить которые на бумаге было бы не очень-то прилично.

Вы, верно, уже догадались, что юноша этот был не кто иной, как принц Рабадаш, а «лживой девкой» и прочими неблагозвучными именами наделял он Сьюзен, королеву Нарнии.

— Обуздай свой пыл, сын мой, — ответствовал тисрок, — Расставание с дорогими гостями всегда наносит нам сердечную рану, но разумный человек не станет бередить эту рану гневом.

— Она должна быть моей! — вскричал принц, — Должна, отец! Я умру, если она не вернется! О, эта спесивая, жестокосердная, лживая дочь собаки! Я не могу спать, и самые изысканные яства не привлекают меня, и свет помутился в моих очах из-за ее красоты! Королева варваров должна стать моей!

— Сказано мудрецом, — возгласил визирь, приподняв голову, — что, лишь отпив из источника рассудка, способны мы остудить пожар юношеской любови!

Мгновенно ярость Рабадаша обратилась на великого визиря.

— Пес смердящий! — воскликнул принц, принимаясь пинать Ахошту по обтянутому халатом седалищу. (Скажу по секрету — Аравис ничуть не было жалко своего суженого.) — Да как ты смеешь лезть ко мне со своими поучениями? Чтоб ты подавился своими мудрецами!

Все это время тисрок хранил молчание, погруженный в раздумья. Наконец он соизволил заметить, что происходит, и невозмутимо молвил:

— Сын мой, воздержись от столь неподобающего обращения с нашим достойнейшим и просвещеннейшим визирем. Ибо убеленным сединами, сколь бы ни были они нам отвратительны, всегда должно оказывать почтение — ведь бесценный самоцвет остается сам собой даже в навозной куче. Итак, воздержись от поспешных действий и открой нам свое сердце.

— Сердце мое неизменно открыто для великого тисрока — да живет он вечно! — откликнулся Рабадаш. — Желаю же я, отец мой, дабы повелел ты нашему победоносному воинству вторгнуться в Нарнию и предать ее огню и мечу, а потом присоединить оный трижды проклятый край к твоим необозримым владениям! А их правителя, пресловутого короля Питера, надобно убить, заодно со всеми его родичами, и пощадить только королеву Сьюзен. Она должна стать моею женою — после того как я преподам ей хороший урок.

— Да будет ведомо тебе, сын мой, — сказал тисрок, — что своими речами, сколь бы ни были они пламенны, не подвигнешь ты нас напасть на Нарнию.

— Не будь великий тисрок — да живет он вечно! — моим отцом, — воскликнул Рабадаш, скрежеща зубами, — я бы назвал его трусом!

— Не будь ты нашим сыном, о гневливейший из принцев, — ответствовал тисрок, — обрекли бы мы тебя немедля на долгую и мучительную смерть. («Какой ужас! — подумала Аравис, чувствуя, как кровь стынет у нее в жилах. — И как спокойно он это сказал!»)

— Но почему, отец мой, — спросил принц, уже куда почтительнее, — почему не можем мы вторгнуться в Нарнию без предлога? По мне, так напасть на них — все равно что казнить бездельника-раба или отправить на бойню старую больную лошадь. Страна эта вчетверо меньше самой малой из провинций нашей могучей державы. Тысячи копий вполне достанет, чтобы покорить ее в пять дней. Дай мне эту тысячу — и я уничтожу сей зловонный нарыв, мнящий себя пупом земли!

— Несомненно, они заслуживают кары, — задумчиво проговорил тисрок. — Эти варвары похваляются своею свободой, но свобода их ненавистна богам, ибо скрываются за нею только лень и нежелание повиноваться законам, установленным благими небесами.

— Тогда почему должны мы и далее терпеть эту свободу?