Темное дело (сборник) - Кубаев Рауфжон Джамилович

Однако, он согласился. И пришел.

И теперь, возле зеркал, его вновь посетило нехорошее предчувствие. Он огляделся. Все спокойно. К чему бы это?..

3

Значит, все-таки есть какая-то сила взгляда? Без сомнения — есть!..

Вот и сейчас, стоило Борису Николаевичу чуть нахмуриться и взглянуть по-особенному — прозрачно, сквозь человека, не задерживая внимания, не давая себя в ответ поймать, бездумно и в то же время значительно, словно видна ему, Борису Николаевичу, та самая суть, что для остальных всегда будет неясной, непонятной, скрытой за семью печатями, потому как он, Борис Николаевич, это от Бога, а человек, любой, первый попавшийся, это совсем другое (и пусть здесь никто не обижается!), — так вот, стоило Борису Николаевичу таким образом посмотреть, как тотчас охрана знаменитого своими выходками клуба «Пьерро» стушевалась и почувствовала себя неловко. Как-то нехорошо себя почувствовала.

Хотя, по большому счету, ну что ей, охране, какой-то там Борис Николаевич? Что она этих «Николаевичей» не видела?.. Видела, да еще сколько. Но нет же! Стоило бывшему майору из строевой части нахмуриться, и все — нет больше ломовых качков из Марьиной Рощи, нет больше «крутизны», нет всего того грубого, наглого, что, едва прикрываясь униформой, двигалось по роскошному фойе клуба, что, небрежно достав карманные телефоны, переговаривалось между собой и презирало — ох, как презирало! — весь остальной мир…

Итак, Борис Николаевич слегка нахмурился, взглянув на молодых людей, стоявших возле входа, затем еще раз провел расческой по безукоризненному пробору, искоса оглядел себя ничего, хорош, а главное похож! — и, важно подняв голову, проследовал в сторону большого зала…

Как же это все назвать? Конкурс не конкурс, встреча не встреча (разве что клуб по интересам)… Одним словом — тусовка. Собрались, выпили, потолкались. И разошлись, не успев надоесть друг другу. И все, конечно же, стоя, чтобы не особо задерживались, чтобы не развезло, чтобы, не дай бог, мебель казенную не попортить. Хотя, какая, к лешему, это казенная мебель?! Все, нет больше ничего в клубе «Пьерро» казенного! Все теперь наше, то есть ихнее, господина Хайдарова — а вот, кстати, и он сам стоит, колонну подпирает и умные разговоры ведет с Михаилом Сергеевичем…

Борис Николаевич огляделся.

Что же, публика знакомая. Джордж Буш с какой-то шлюхой, где он ее раскопал, а главное — как провел мимо охраны, эх, Веня, Веня (Вениамин Сергеевич Руковицин — он же Буш с 1988 года, можно сказать, «Буш со стажем»), угораздило же тебя! Борис Николаевич Веню уважал, хотя и не одобрял непомерную жадность — Веня за свою личность, то есть за Буша, требовал немалых денег. Ну, что же у каждого свои причуды…

Кто у нас тут еще? Так, Михаил Сергеевич, еще один, и еще, да сколько же вас! Шишкин-Гитлер — недоделок из Средней Азии. Уж этот станет знаменитым, будьте спокойны! Этот своего не упустит. У Шишкина «шиза» настоящая, полный сдвиг на фашизме, ладно, проехали, замнем… Интересно, а на что он живет?.. Тьфу на него, тьфу! Вот ведь привязалось! Забыть, забыть этого несчастного…

Борис Николаевич брезгливо передернул плечами, вспомнив, как первый раз познакомился с Шишкиным-Гитлером, вспомнил его безумные глаза, липкие руки, слюну, летящую изо рта, знаменитый портфель, где лже-фюрер таскал какие-то бесчисленные вырезки и ксерокопии статей о фашизме. Бр-р-р! Он поспешил отвернуться.

Все ясно. Обычное ассорти. Раиса Максимовна в трех, нет, в четырех экземплярах. Тэтчер — кажется, санитарка из Склифософского — улыбнулась, что же, и мы в ответ улыбнемся. Горький с Маяковским, ничего, похожи. Пара Президентов, но похуже, пожиже, нет той фактурности, что у Бориса Николаевича, к сожалению, нет-с. Фигурки помельче, какой-то сброд. Актеры, певцы, попса, естественно… Ленины, Сталины, Калинины…

А это кто там торчит? Достоевский или Солженицын? Впрочем, какая разница, все равно фальшивка — один помер давным-давно, а второй, кажется, за океаном. Или уже вернулся?

Кто-то вежливо, но настойчиво взял бывшего майора под локоть…

— Здравствуйте, Борис Николаевич.

Борис Николаевич обернулся. Незнакомец. Лет сорок пять. Брови. Кто это? Не Брежнев, нет. Но что-то общее есть.

— Здравствуйте, — осторожно отозвался Борис Николаевич.

— А я вижу, лицо знакомое. Дай, думаю, подойду, — широко улыбнулся незнакомец.

— А я вас сразу узнал, Борис Николаевич! — еще шире улыбнулся незнакомец. Он теперь просто излучал радость.

— Я что-то не припоминаю…

Борис Николаевич кивнул. Что-то продолжало его настораживать. Может быть, эта общительность?

— Вы же Ельцин!

— Я?.. Вообще-то да… — признался Борис Николаевич.

— Похожи! Во, как похожи! — Незнакомец поднял вверх палец правой руки. — На все сто!..

— А вы, простите, кто? — осмелился спросить Борис Николаевич.

— Я?

— Да. Вы… Я что-то вас никак не узнаю.

— Я — Антон Ильич.

— Чехов, что ли? — подумал вслух Борис Николаевич и вызвал этой фразой такой бурный восторг незнакомца, что на них стали оборачиваться…

Незнакомец, услышав, что его назвали Чеховым, раскрыл от изумления рот. А затем захохотал с такой силой, что, как показалось Борису Николаевичу, в большом зале мигнул свет, излучаемый сотней светильников. Все еще не переставая смеяться, незнакомец согнулся, схватился за живот, а когда, наконец, отдышавшись, выпрямился, то на его лице были видны большие красные пятна.

— Извините, — нахмурился Борис Николаевич. Ему стало неловко от того, что все так получилось.

— Бросьте! — миролюбиво отозвался незнакомец. Он покрутил головой, не сдержался и повторил еще раз: — Чехов… Хм-м! Это же надо!..

— Я не хотел, — выдавил из себя Борис Николаевич.

— Меня в первый раз в жизни обозвали Чеховым! — жизнерадостно признался Антон Ильич. — Антошкой-помпошкой дразнили!.. Во дворе — Лосем!.. В институте — почему-то Бетховеном!.. Но Чеховым!.. — он снова захохотал, прикрывая большой рот руками. — Чеховым еще никогда!..

— Я не обзывал…

— Бросьте! — Антон Ильич дружески хлопнул Бориса Николаевича по плечу. — Сейчас выпьем и все забудем!..

— Да я, собственно говоря, почти не пью, — признался бывший майор.

— Что?! — вскричал Антон Ильич, рискуя вновь привлечь к себе всеобщее внимание. — Борис Николаевич и не пьет?!..

— Мало…

— Я вас умоляю! — Антон Ильич прижал руку к груди. — Не выходите из образа, ради Христа. Непьющий Борис Николаевич — это такой же нонсенс, как… — он замялся, подыскивал нужное сравнение, но не нашел и поэтому решительно взмахнул рукой, отметая все сказанное как нелепость. — Больше ни слова! Идемте!.. Выпить с непьющим Президентом — об этом можно только мечтать!

И он ловко подхватил все еще упирающегося Бориса Николаевича, подхватил и повел через толпу, через всех этих призраков…

Борис Николаевич вяло упирался, что-то говорил о больной печени — врал, конечно, печень была отменной, — о язве, о гастрите, о том, что уже давно не пил, что ему не хочется… Он еще что-то плел, но новый знакомый его не слушал, словно догадывался, что это все лишь отговорки, что на самом-то деле Борису Николаевичу уже давно хочется с кем-нибудь выпить и поболтать. Антон Ильич не отвечал на вялые попытки бывшего майора, на всю эту чепуху — он упрямо тащил (вот ведь сила-то, а с виду не скажешь!) Бориса Николаевича к стойке бара, где готовили диковинные коктейли, где были настоящие цены, где, подобно клушкам на насесте, сидели в рядок самые обычные путаны, сидели и ждали, пока двойники нажрутся — ей-богу, это они, путаны, так думали, а не автор этого повествования! — и наконец-то начнут «снимать» девочек…

Борис Николаевич, видя всю лживость и бесплодность своих словесных попыток, решил покориться неизбежному и замолчал. Но как только он умолк, Антон Ильич быстро и остро посмотрел ему прямо в глаза, да так посмотрел, что в то же мгновение у Бориса Николаевича где-то в районе затылка возник холодок нехорошего предчувствия. Возник острым уколом и тотчас исчез.