Золотоглазые - Джон Уиндем

Я достигла того состояния, когда моя отрешенность не выдерживала натиска галлюцинаций. Я чувствовала, что еще немного, и я потеряю уверенность и начну сомневаться в ее нереальности. Все происходившее раздражало меня. Непоследовательные преувеличения и нелепости, дурацкие виды, в самом деле, любая из этих привычных черт сна успокоили бы меня, но вместо этого продолжался все тот же явный бред с тревожащим видом убедительности и последовательности.

Я начала ощущать неуютное чувство, что, копни другой раз поглубже, можно было бы докопаться и до конечных причин абсурда. Вживание в сон было слишком сильным, чтобы успокоить ум — даже факт удовольствия от еды, как будто я полностью бодрствовала и сознательно чувствовала себя лучше от нее, приводил в смятение реальностью произошедшего.

— Читать? — неожиданно произнесла Хейзел с презрительным смешком. — И писать, я думаю, тоже?

— А почему бы и нет? — отпарировала я.

Они все уставились на меня еще внимательнее, чем прежде, и потом обменялись многозначительными взглядами. Двое из них улыбнулись друг другу. Я раздраженно потребовала:

— Что тут такого? Или от меня ждут, что я вообще не умею ни читать, ни писать и тому подобное..?

Одна из женщин доброжелательно и успокаивающе сказала:

— Орчис, дорогуша. Ты не думаешь, что лучше бы тебе провериться у доктора? Просто так, на всякий случай.

— Нет, — решительно ответила я. — Со мной ничего такого нет. Я только пытаюсь понять. Я просто прошу книгу, а вы все глядите на меня, будто я сошла с ума. Почему?

После неловкой паузы та же девушка пугливо произнесла почти те же слова, что и малышка прислужница.

— Орчис, дорогая, постарайся взять себя в руки, что хорошего может быть Матери от чтения и писанины. Разве поможет ей это лучше рожать малышей?

— В жизни есть еще вещи, кроме того чтобы рожать детей, — коротко ответила я.

Если раньше они были удивлены, то теперь их как громом поразило. Даже Хейзел, казалось, лишилась дара речи. Их идиотские лица довели меня до белого каления, и я неожиданно почувствовала себя болезненно уставшей от всего этого бреда. На время я действительно забыла о своей роли отрешенного наблюдателя.

— Черт возьми, — прорвало меня. — Что здесь за чертовщина? Орчис, Мать Орчис! Ради бога! Где я? Или это что-то вроде желтого дома?

Я зло уставилась на них, ненавидя даже сам их вид. Интересно? Уж не сговорились ли они против меня? Каким-то образом, внутри себя я была совершенно уверена, что кем бы и чем бы ни была, я не Мать. Я выпалила это вслух и тут, к моему огорчению, расплакалась.

За отсутствием чего-нибудь другого, я приложила к глазам рукав. Когда я смогла снова ясно видеть, я обнаружила, что четыре из пяти глядят на меня с доброжелательной заботой. Четыре, но не Хейзел.

— Я же говорила, что с ней что-то странное, — торжествующе обратилась она к другим. — Она с ума сошла, вот что.

Та, что была до этого расположена ко мне доброжелательнее всех, попыталась снова:

— Но, Орчис, конечно же, ты — Мать. Ты — Мать первой степени, с тремя зарегистрированными родами. Двенадцать чудных малышей первой степени, дорогуша. Не можешь же ты забыть это!

Я снова всхлипнула, Я чувствовала, будто что-то пытается прорваться сквозь пустоту в моем мозгу, но я не знала, что это, только то, что оно делало меня неимоверно несчастной.

— Ох, это жестоко, жестоко! Почему я не могу прекратить это? Почему оно не уйдет и не оставит меня в покое? — молила я. — В этом всем ужасная жестокая насмешка, но я не понимаю ее. Что случилось со мной? Это не навязчивая идея — нет-нет — ох, ну помогите же мне..!

Некоторое время я крепко зажмуривалась, всем сердцем желая, чтобы вся галлюцинация растаяла и исчезла.

Но этого не случилось. Когда я вновь открыла глаза, они все еще были там, бессмысленно уставясь на меня своими глупыми хорошенькими лицами над отвратительными грудами розового сатина.

— Я намерена отсюда убраться, — сказала я.

Последовало неимоверное усилие подняться до сидячего положения. Я чувствовала, что остальные наблюдают с широко открытыми глазами, как я это делаю. Я и так и этак билась над тем, как бы спустить ноги с кровати, но они запутались в сатиновом покрывале, и я не могла их высвободить. Это была настоящая, отчаянная истерика во сне. Я услышала свой голос, молящий: «Помоги, Дональд, милый, пожалуйста, помоги…»

И внезапно, будто со словами «Дональд» расцвела весна, что-то, казалось, повернулось в моей голове. 3aтop в мозгу раскрылся не полностью, но достаточно, чтобы знать, кто я. Я неожиданно поглядела на других. Они все еще глядели на меня, полуизумленно, полувстревоженно. Я оставила попытки встать и опять откинулась на подушку.

— Больше вам меня не одурачить, — сказала я им. — Теперь я знаю, кто я.

— Но, Мать Орчис, — начала одна.

— Хватит, — огрызнулась я на нее. Казалось, я из жалости к самой себе пришла к чему-то вроде мазохистского бессердечия.

— Я не Мать, — резко сказала я. — Я всего лишь женщина, у которой когда-то был муж и которая надеялась — но только надеялась, — что у нее будут от него дети.

За этим последовала пауза, довольно странная, потому что хотя бы смешок должен был раздастся в ответ. Но на то, что я сказала, не обратили даже внимания. На лицах ничего не отразилось, на них было не больше мысли, чем на кукольных.

Тотчас же самая дружелюбная, казалось, почувствовала долг прервать молчание. Нахмурив брови и сморщив носик, она спросила:

— Что такое муж?

Я тяжело переводила взгляд с одного лица на другое. Ни на одном ни следа коварства, ничего, кроме озадаченного выражения, которое можно увидеть иногда в детских глазах. На мгновение я готова была впасть в истерику, но взяла себя в руки. Ну что ж, раз галлюцинация не оставит меня в покое, я буду воевать с ней ее же оружием и посмотрим, что же из этого выйдет. Я начала с невозмутимым видом и серьезностью объяснять простыми словами:

— Муж — это тот человек, которого женщина…

Из выражения их лиц явствовало, что я не очень-то просветила их. Однако они дали мне закончить три или четыре предложения, не прерывая. Затем же, когда я остановилась перевести дыхание, доброжелательница вмешалась с тем, что, очевидно, требовало для нее объяснения:

— Но что, — спросила она, явно недоумевая, — что такое мужчина?

Холодное молчание повисло над комнатой после того, как я объяснила. Но я даже не соизволила обратить на это внимание. Я была слишком занята, пытаясь принудить раскрыться дверцу моей памяти еще чуть-чуть, и обнаружила, что с определенной точки ее уже не сдвинуть.