Игрок (СИ) - Гейл Александра

О, я не какой-нибудь помешанный маньяк, вовсе нет. Я не собираюсь преследовать Жен или что-то в этом духе, но, черт возьми, почему мне требуется тысяча предлогов и масса хитростей, чтобы взглянуть на нее еще раз, поговорить, если раньше она была рядом постоянно? Знаю, что поступаю неправильно, уже догадался, насколько скользкая дорожка впереди, но во мне что-то кардинально поменялось и к прошлому возвращаться уже не хочется. Даже больше: страшно…

Откидываюсь на спинку сиденья машины, закрываю глаза и вытираю о брюки вспотевшие ладони. Наверное, я дурак и загоняю себя в капкан, но ведь она стала мне другом. Помогла выкарабкаться и поверить, что все получится. Глупо, наверное, но я действительно боялся ослепнуть, потерять надежду, сдаться… Да уж, друг, благодаря которому я несколько часов подряд проклинал каждый день воздержания, предписанного мне врачами, и раз за разом переводил глаза на шикарное декольте путаны за соседним столиком, которое казалось удивительно безобидным.

Вернувшись домой, я стараюсь вести себя как можно тише, потому что мы немножко потеряли счет времени, и уже слишком поздно. Свет не включаю, чтобы не разбудить Веру. Она не сова и, должно быть, уже спит.

— Кирилл, это ты? Господи, почему так долго? — спрашивает она шепотом, появляясь в дверях спальни. — Я же переживала…

— Извини. Как приглашающая сторона, не мог уйти первым…

А еще не хотел. Совсем не хотел.

Она подходит ближе, кутаясь в белую вязаную шаль. Помогает мне снять пиджак, убрать трость. Ее волосы растрепаны, кожа такая светлая, будто светится. Вера очень красивая и ранимая, но в последнее время я об этом совсем не думаю. Вдруг внутри зарождается щемящее чувство близкой потери. Я так давно не смотрел на нее с восхищением, так давно ее не любил… Вера все чаще кажется мне привычкой, воспоминанием — сладким, ласкающим изнутри, но далеким. Я больше не разговариваю с ней по душам лежа в кровати, не делюсь новостями. Будто… не нужна она мне. Чувство вины придавливает точно прессом.

Так что не так с обломками здания? Приобрел я так что-то или потерял? Нашел себе новую компанию из врачей, а сам отталкиваю жену, потому что вообразил, будто наша жизнь фальшива. Брак на расстоянии, бизнес в приоритете, утехи на периферии… Я все это допустил, уронил нас до приспособленцев, покинув Германию, а теперь пострадал, посмотрел на людей, которые жизнь подставляли друг другу плечо, старались поступать правильно, забывая о желаниях, и решил, что хочу быть таким же, снова отодвинув собственный брак на второй план.

Жен не стоит соглашаться на эту работу, а я не буду настаивать снова… И пусть все останется как есть. У нее собственная жизнь, собственные правила и сложности, я не должен о ней беспокоиться, сам убедился, что за нее есть кому заступиться. Лучше подумать о своей семье.

Поддавшись необъяснимому порыву безумия, я хватаю Веру в объятия и крепко прижимаю к себе. Но этого мало, и я ищу ее губы. Она собиралась спать, не рассчитывала на жаркое проявление чувств и слабо сопротивляется, ссылаясь на докторов и мою усталость, но слово «пожалуйста» не просто так возведено в ранг волшебства. И вот уже Вера помогает мне добраться до спальни, тянет к кровати сама. Знаю, что рискую ее напугать, но, помилуйте, я слишком давно не прикасался к женщине. Страстно целую белоснежную кожу, оставляя на ней синяки, и ничего не могу с собой поделать. Сил на нежность не хватает. Или даже на то, чтобы снять одежду. Вере удается избавить меня только от галстука, а я уже вхожу в ее тело, до боли смыкая веки, утыкаясь носом в шею. Она вскрикивает и застывает, цепляющиеся за плечи пальцы рук слабеют.

— Прости меня, — говорю хрипло, не в силах остановиться и каждым движением ощущая ее боль и дрожь.

— Ничего, я понимаю.

Эти слова звучали в последние месяцы в стенах нашей квартиры слишком часто, чтобы я им поверил. Но удовольствие приходит слишком быстро и начинает разрезать тело напополам. Остается только молиться о том, чтобы Вере хватило сил простить меня за все, что я натворил и продолжаю… Снова и снова извиняюсь перед ней точно заевшая пластинка.

Мысль о том, насколько паршиво у меня с головой, посещает с запозданием. Когда я лежу на спине в собственной кровати рядом с Верой и не могу пошевелиться. Здорово, однако, я спасаю собственный брак. Не удивлюсь, если жена уже завтра бросится собирать чемоданы, чтобы сбежать от меня на другой конец света… Собрав волю в кулак, поднимаюсь с кровати и безмолвно направляюсь в душ. Не включаю лампы, ориентируюсь лишь по тонкой полоске света, льющегося из неплотно прикрытой двери кабинета, около которой останавливаюсь, чтобы передохнуть. Но, кажется, сегодня самое время творить глупости: я вхожу внутрь комнаты, отключаю сигнализацию, а затем наконец срываю со стены раму с шедевром руки Ренуара и с силой швыряю ее на пол.

Жен

Плащ отца лежит темным пятном на диване, пока сам он, уперев руки в спинку разделяющего нас кресла, гневно смотрит на меня. Не очень комфортно под таким взглядом, будто я снова ребенок, который понятия не имеет, что делает, но если раньше у меня был повод сдаться, то теперь возраст не позволяет отказываться от своих убеждений.

— Я не вижу ни одной причины, по которой стоило бы устроиться на работу к Рашиду! — повторяю, повышая голос. Мне самой это неприятно, но разве удержишься, когда чувствуешь, что проигрываешь по всем фронтам?

— А ты доигралась с Харитоновыми до того, что, кроме Мурзалиева, тебя никто на работу не возьмет! — слышу предельно желчный ответ.

— Да ладно! — восклицаю. — Как минимум твой центр меня приютит.

— Точно! — рявкает отец, но не потому, что проигрывает. Просто я довела его своим упрямством до точки кипения. — Только тебе придется сменить специализацию и снова отправиться на первый курс ординатуры! Потому что нейрохирургов у меня, считай, ноль.

Нервно тереблю пуговицу на блузке. Врать бессмысленно, нейроотделение у отца паршивое. Но, учитывая что все финансирование идет в кардио, оно и закономерно.

— Значит, поеду мир смотреть, — пожимаю плечами.

— С врачом в чемодане, да?

Рычу от злости:

— Ну или дома сидеть стану. С мамой рядом. Чем плохо?

— Лежать на диване и киснуть, пока не превратишься в бесформенную амебу? И правда, что в этом плохого? — без труда парирует отец.

— Ну это уже форменное хамство! — восклицаю. — Я же не какая-нибудь клуша!

— Конечно, нет. Но есть причины, по которым больных Паркинсоном (хроническое неврологическое заболевание, при котором у больных наблюдается потеря контроля над своим телом) заставляют заниматься в спортзале, а Альцгеймером (также неврологическое заболевание, связанное со слабоумием, на ранних этапах проявляется потерей кратковременной памяти) — учить языки. Сядешь дома — начнешь себя жалеть, начнешь себя жалеть — перестанешь заниматься здоровьем, а для тебя это критично. Моя дочь не станет диванным овощем, ожидающим неминуемой участи.

Он прав, тем более что такая пассивная жизнь не для меня. Хирурги всегда в делах и заботах, постоянно на ногах, и мне это нравится. А если подключить эгоистичные причины: иногда не мешает посмотреть на людей, которым еще хуже, чем тебе, чтобы перестать себя жалеть. Но Рашид… Но это же Рашид!