Собрание сочинений - Джером Сэлинджер

— Мило, — энергично сказала она. Иногда дьявольски трудно скрывать, как раздражает общая мужская неумелость, а в частности — неумелость Лейна. Ей вспомнился дождливый вечер в Нью-Йорке, сразу после театра, когда Лейн с подозрительным избытком тротуарного благородства позволил этому кошмарному дядьке в смокинге увести у себя из-под носа такси. Это-то еще ничего — то есть, господи, вот был бы ужас, если б она была мужчиной и ловила такси под дождем, — но она помнила этот кошмарный, очень злой взгляд, что Лейн бросил на нее, возвращаясь на свою тротуарную вахту. Теперь же, странно мучаясь от того, что вспомнила это и кое-что еще, Фрэнни пожала локоть Лейна с напускной теплотой. Они сели в такси. Темно-синий чемодан с белой кожаной обвязкой отправился вперед, к водителю.

— Скинем там чемодан и прочее, прямо в дверях, а потом сходим поедим, — сказал Лейн. — Я помираю просто от голода. — Он подался вперед и сообщил водителю адрес.

— Ой как хорошо, что я приехала! — сказала Фрэнни, когда такси тронулось. — Я по тебе скучала. — Едва слова вылетели, она поняла, что вовсе не хотела так говорить.

И снова, угрызаясь, взяла Лейна за руку и туго, искренне сплела с ним пальцы.

Где-то через час оба сидели за сравнительно удаленным столиком в ресторане под названием «Сиклерз» — в центре, место крайне любимое главным образом интеллектуальной бахромой студенчества — более или менее теми же студентами колледжа, которые, учись они в Йеле или Гарварде, как-то слишком уж ненароком не устраивали бы свои свидания в «Мориз» или «Кронинз».[131] «Сиклерз», можно сказать, единственный ресторан в городе, где стейки не «вот такенной толщины»: большой и указательный палец разводятся при этом на дюйм. «Сиклерз» — строго Улитки. «Сиклерз» — место, где студент и его подруга либо заказывают салатик оба, либо — как правило — оба не заказывают из-за чесночного соуса. И Фрэнни, и Лейн пили мартини. Когда минут десять-пятнадцать назад принесли бокалы, Лейн свой пригубил, затем откинулся на спинку и кратко обозрел зал с почти зримым довольством на лице: он оказался (свято, должно быть, веря, что этого никто не оспорит) в правильном месте с безупречно правильной на вид девушкой; она не только необычайно хороша собой, но и, что еще лучше, не относится слишком уж категорически к тем, которые в кашемировых свитерах и фланелевых юбках. Фрэнни заметила эту краткую маленькую демонстрацию и восприняла ее как таковую — не больше и не меньше. Но по некоему старому и еще крепкому договору со своей душой она предпочла устыдиться того, что заметила, — и уловила это, и приговорила себя слушать воспоследовавший монолог Лейна с особым подобием внимания.

Лейн же теперь вещал, как человек, который говорит без передышки уже добрую четверть часа и полагает, будто нащупал такой темп, когда голос ему больше не изменит.

— В смысле, если выразиться грубо, — говорил он, — ему, скажем так, не хватает тестикулярности. Понимаешь? — Он риторически ссутулился, подаваясь к Фрэнни, своей внимательной слушательнице, и опираясь локтями по обе стороны мартини.

— Чего не хватает? — переспросила Фрэнни. Сначала пришлось откашляться — так долго она вообще не открывала рта.

Лейн помедлил.

— Маскулинности, — сказал он.

— Это я поняла.

— В общем, таков был лейтмотив всего, так сказать, — то, что я пытался довольно тонко очертить, — сказал Лейн, не отступая от общей линии своего монолога. — Ну в смысле, господи. Я честно думал, что все с треском провалится в тартарары, а когда получил назад с этим зверским «отл.» футов шести в высоту, клянусь, я чуть наземь не грохнулся.

Фрэнни еще раз откашлялась. Очевидно, свой срок неподдельного внимания она отсидела до конца.

— Почему? — спросила она.

Лейн вроде как-то сбился.

— Что почему?

— Почему ты думаешь, что все бы с треском провалилось?

— Я же только что сказал. Только что закончил. Этот Бругман — большой спец по Флоберу. Ну, по крайней мере, я так считал.

— А, — сказала Фрэнни. Улыбнулась. Отхлебнула мартини. — Великолепно, — сказала она, глядя на бокал. — Я так рада, что не двадцать к одному. Ненавижу, когда в них абсолютно только джин.

Лейн кивнул.

— В общем, кажется, работа у меня в комнате. Если на выходных получится, я тебе прочту.

— Великолепно. С удовольствием послушаю.

Лейн снова кивнул.

— В смысле, я ж не сказал ничего миропотрясающего, ничего такого. — Он поерзал на стуле. — Но… не знаю… мне кажется, я неплохо подчеркнул, из-за чего он так невротически цеплялся за mot juste.[132] В смысле — с учетом того, что мы знаем сегодня. Не просто психоанализа и прочей белиберды, но определенно всего этого, до определенной степени. Понимаешь, да? Я никакой не фрейдист, но определенные вещи нельзя списать как просто фрейдистские с большой буквы. В смысле, до определенной степени, мне кажется, я был в полном праве отметить, что по-настоящему хорошие ребята — Толстой, Достоевский, Шекспир, елки — палки, — не цедили так слова, черт возьми. Они просто писали. Понимаешь? — Лейн глянул на Фрэнни с неким ожиданием. Ему казалось, она слушает с какой-то особой сосредоточенностью.

— Будешь оливку?

Лейн глянул на свой бокал, затем снова на Фрэнни.

— Нет, — холодно ответил он. — Хочешь?

— Если не будешь, — сказала Фрэнни. По лицу Лейна она поняла, что задала не тот вопрос. Что еще хуже — ей вдруг совсем расхотелось оливку и стало непонятно, зачем вообще спрашивала. Но когда Лейн протянул ей бокал, деваться было некуда — только принять оливку и с нарочитым удовольствием употребить. Затем Фрэнни достала из пачки Лейна сигарету, он дал ей огня и закурил сам.

После запинки с оливкой над столом повисло краткое молчание. Лейн его нарушил — лишь потому, что просто не умел не досказать анекдота.

— Этот Бругман считает, что мне надо эту зверскую работу опубликовать, — выпалил он. — Но я не знаю. — Потом, будто неожиданно вымотался — или, скорей, его истощили те запросы, что мир, жадный до плодов его интеллекта, к нему предъявляет, — он принялся ладонью растирать себе лицо с одной стороны, по ходу неосознанно и бесстыдно смахнув из уголка глаза слизь. — В смысле, критики по Флоберу и прочим парням — до черта, по дюжине за дайм. — Он подумал, как-то чуточку угрюмо. — Вообще-то, мне кажется, по нему не было по-настоящему изобличительных работ последние…

— Ты говоришь, как практикант. Вылитый.

— Извини? — с выверенным спокойствием поинтересовался Лейн.

— Ты говоришь как вылитый практикант. Извини, но похоже. Честно.

— Да? И как же разговаривают практиканты, позволь осведомиться?

Фрэнни видела, что он раздражен — да еще как, однако в эту минуту, равно недовольная собой и злая на него, желала высказаться до конца.

— Ну, я не знаю, какие они тут, но у нас практикант — это такой человек, который ведет занятие, если нет постоянного преподавателя, или тот занят своим нервным срывом, или у стоматолога, или еще чего-нибудь. Обычно аспирант или как-то. В общем, если у тебя курс, скажем, по русской литературе, он заходит — в рубашке с воротничком на пуговках и полосатом галстуке — и давай где-то полчаса шпынять Тургенева. Затем, покончив с этим, совершенно похоронив для тебя Тургенева, принимается за Стендаля, или о ком он там пишет свою магистерскую. У нас на филологии где-то с десяток мелких практикантов бегают повсюду и вот так всех хоронят — они такие блистательные, что и рта не раскроют, извини за противоречие. То есть, начнешь с ними спорить, так у них столько снисходительности на…

— Какая, к черту, муха тебя сегодня… ты чего, а? Что с тобой вообше?

Фрэнни смахнула пепел с сигареты, затем придвинула пепельницу на дюйм поближе.

— Извини. Я просто ужас, — сказала она. — Я всю неделю такая вредная. Жуть. Я кошмарная.

— Но письмо ж у тебя совсем не вредное.

Фрэнни мрачно кивнула. Она рассматривала теплую солнечную кляксу — с покерную фишку — на скатерти.

— Пришлось напрячься, — сказала она.

Лейн открыл было рот, но возник официант — унести пустые бокалы.

— Еще хочешь? — спросил Лейн Фрэнни.

Ответа он не получил. Фрэнни смотрела на солнечную кляксу как-то очень пристально, будто собиралась в нее улечься.

— Фрэнни, — терпеливо — из-за официанта — произнес Лейн. — Еще мартини будешь, нет?

Она вскинула голову.

— Извини. — Посмотрела на пустые бокалы в руке официанта. — Нет. Да. Не знаю.

Лейн хохотнул, глядя на официанта.

— Так что? — спросил он.

— Да, пожалуйста. — Она вроде как встряхнулась.

Официант ушел. Лейн проводил его взглядом, затем посмотрел на Фрэнни. Не вполне закрыв рот, она выкладывала пепел на край чистой пепельницы, которую принес официант. За какой-то миг при взгляде на нее раздражение Лейна скакнуло. Вполне вероятно, он не переваривал и боялся любых признаков отчуждения в девушке, за которой так серьезно ухаживал. В любом случае, он, само собой, беспокоился: а вдруг муха будет кусать Фрэнни все выходные? Он вдруг подался к ней, распростер руки по столу, словно чтобы, ей-богу, все это разгладить, но Фрэнни заговорила первой.