Богдан Хмельницкий. Книга первая Перед бурей - Михаил Старицкий

— Всякую твою волю, богом клянусь, скорее кровью изойду, чем нарушу! — воскликнул Богдан, сжимая в своей руке уже неподвижные пальцы Грабины.

— Расстегни ворот и смотри там, где латка у пазухи, — продолжал Грабина, прерывая речь болезненными, тяжелыми вздохами. — Отпори ее и вынь бумаги: там запрятаны и законные документы о правах моей несчастной, дорогой Марыльки, там найдешь и сведения, где я припрятал и сберег еще много добра. Разыщи его; половину отдашь моей дочери, а половину на всякие послуги для моей новой родины. Я ведь из поляков... Грабовский, и много ей... ой как еще много причинил бед: и грабил, и разорял, и истязал. Так и поверни, брате мой, друже, хоть часть из награбленного ей на корысть. Укоротил господь мой век, не дал мне сподвижничеством загладить мои вины, так поверни ты, и за мою душу отслужи Украйне и богу...

Растроганный Богдан не мог произнести ни единого слова, он отвернулся и прижал к груди голову больного. Потом отпорол осторожно зашитые бумаги и, бережно завернув их в платок, спрятал во внутреннем боковом кармане жупана.

— Вот еще, — начал снова метаться и ломать руки Грабина, — отруби мне ноги, они больше не нужны, на черта их! Только страшная тяжесть, поднять не могу. Через них меня тянет к земле и грудь давит. Что это? — открыл он вдруг широко глаза. — Небо такое желтое и зеленое, а на нем блестит пятно?..

— Успокойся, это так кажется тебе. Засни! — закрывал Богдан ему парусом свет солнца от глаз.

— Нет! Не уходи еще! — ухватился больной с отчаянною тревогой за какой-то лантух, видимо, теряя сознание. — Вот что: у меня мутится в голове, в глазах. Уж не умираю ли я... Так помни, я забыл... Найди... разыщи мою зарницу... мою страдалицу... Пойди, спаси, пригрей ее, приласкай... защити! Будь ей всем, вместо меня... Тебе ее вверяю!

Больной опрокинулся и захрипел, потерявши совсем сознание.

С ужасом вскочил Богдан, взглянул на это мертвенно-бледное лицо, лежавшее на керее безвладно, с откинутым в сторону длинным пасмом чуприны, и припал ухом к его груди: сердце еще билось, хотя слабо, но учащенно; дыханье в легких становилось покойнее. Призванный дед решил тоже, осмотревши больного, что он пока еще только глубоко заснул и что, господь ведает, может, еще перемогут силы хворобу, вот только ноги портят все дело, а про то кто знает, всяко бывает.

Над спящим мертвым сном казаком устроили еще большую тень и посадили очередную сторожу.

Прошел день. Никто не заглянул в это укромное озеро и не всполошил Казаков. Только стада куликов, налетая со свистом на плесо, взмывали, наткнувшись на запорожцев, испуганно вверх и с криком исчезали за ближайшими камышами, да суетливые болотные курочки выбегали иногда по лататьям из лоз и моментально прятались, завидев непрошеных чуждых гостей. Солнце теперь спускалось за лозы кровавым шаром и зажигало багрянцем полнеба.

— На ветер, на погоду... — качал головою дед.

— Да, и на здоровый, — почесал затылок Богдан.

— Может бы, перестоять? — вставил нерешительно атаман другой чайки Сулима, который пришел навестить наказного и осведомиться о здоровье Грабины.

— Нет, не годится, товарищ, — надвинул Богдан шапку на брови, — тут самое опасное положение наше: проведают и застукают, как мышей в пастке. Тут ведь татарва кишмя кишит, и рыбаки ихние вот по таким затонам шныряют. А если нам внимание обращать на погоду, так лучше и в море не рыпаться, а сидеть с бабой за печкой. Нужно ведь перемахнуть через все Черное да встряхнуть тогобочные берега, а то и самому Цареграду нагнать холоду. Так и выходит, что нам и в бурю нужно ехать!

— Конечно, — поддержал и дед, — нужно пользоваться минутой, проскользнуть в море, а там уже байдуже! А вот если сорвется с ночи погода, так нам на руку... никакой каюк не попадется навстречу; вот и теперь их, знать, не видно кругом, иначе б сторожевые чайки нам дали знать.

— Совсем-таки так! — кивнул головою Богдан и закурил люльку.

— А как Ивану? — спросил у деда Сулима.

— Да, почитай, целый день спит, а так кто его знает, — либо выздоровеет, либо дуба даст.

Богдан отошел к корме и, севши на сложенную кольцом веревку, устремил глаза в кровавое зарево, разгоравшееся за уходившим на запад солнцем: «Что-то оно на завтра вещует, где встретит нас, при каких обстоятельствах?» — думалось ему. Смертельный недуг товарища, его завещание, его признание, — все это потрясло душу Богдана.

Кроме того, его уже давно начало тревожить долгое отсутствие Морозенка... «Уж, наверное, что-нибудь да случилось, — повторял Богдан, досадливо подергивая ус, — хлопец еще молодой, неопытный... и надо было мне послать его, да еще на такое опасное дело! Пропадет, бедняга! И все через меня! Да еще, пожалуй, и татар всполошит...» — И Богдан снова принимался упрекать себя, всматриваясь со всем усилием в темнеющую даль.

— А что? — крикнул он наконец громко, встряхнув головою, словно желая отогнать от себя докучливые думы. — Олексы еще нет?

— Нет, не видно, пане атамане, — отозвался красивый и рослый казак, — вон и Рассоха вернулся с самого Лимана, так говорит, что нигде не видно.

— Как не видно? Уже пора бы... — встревожился окончательно Богдан и направился к чардаку, где уже собралась кучка Казаков с дедом и расспрашивала обо всем Рассоху.

— Морозенка-то нет, — отозвался к Богдану взволнованный дед, — уж не случилось ли какого-либо несчастья с хлопцем?

— Не дай бог, — ответил встревоженно Богдан, — пловец он отличный, владеет и саблею чудесно, по-татарски говорит.

— Мало ли что? Всяко бывает, — покачал головою дед, — заблудиться-то он не мог — ровная скатерть, а и вернуться давно бы пора, да вот нету! Какое-либо лихо, наверно.

— Будем ждать здесь, надо будет послать разведчиков, на челнах, — вздохнул тяжело Богдан.

— Нет, пане атамане, негоже нам стоять, сам знаешь, — возразил почтительно дед, — и место здесь опасное, да и толку мала: коли хлопец только замешкался и опоздал, так мы его по дороге встретим, а когда попал в беду, так уж мы, стоя здесь, не поможем: его, значит, либо убили, либо забрали в полон. Не брать же нам гвалтом Очакова, коли задумали другое дело!

Все кивнули одобрительно головами. Настала минута молчания.

— Ох, правда, диду! — вздохнул наконец Богдан. — Все правда, да жалко хлопца, как сына родного!

— Что ж делать, пане атамане? Все мы под богом, у всех нас одна доля: сегодня с товарыством пьешь и гуляешь, а завтра на суд перед богом. Всех нас одна мать родила — всем нам и умирать, а что Морозенка жаль, так это верно; все его любят, и хлопец моторный, и завзятый юнак. Да еще, впрочем, и тужить по нем не след: может, он и здоровый, и веселый. А вот что рушать нам пора, так пора, — самое время. Разведач сообщил, что на Лимане сколько ока — пусто, а свежий ветер загонит и всякий запоздалый каюк в спрятанку.

Богдан взглянул на небо. Закат уже отливал только золотом, переходящим в лиловые тона, а противоположная часть неба темнела глубокой лазурью. В вышине небесного купола начали робко сверкать первые звезды.

— Да, уже час, — решительно сказал Богдан, — только вот что, — обратился он к своей и соседней чайке, — кто из вас, Панове лыцарство, удаль имеет сослужить мне дорогую услугу?

На это воззвание отозвалось смело несколько завзятых голосов.

— Так вот что, Панове лыцари, — поклонился им, сняв шапку, Богдан, — коли мы не встретим Морозенка по пути, то возьмете вы тот небольшой дуб и останетесь проведать про хлопца: найдете — спасете, не найдете — отправитесь к Пивторакожуху в Буджак, — все равно ведь вам, где славы добывать?

— Все единственно! — откликнулись дружно охочие.

— Так спасибо же вам, братцы! А теперь, — надел он шапку и крикнул зычным голосом на все озеро, — рулевые и гребцы, по местам! Двигаться за мною! Чтобы тихо, аничичирк!

Поднялось движение и быстролетная суета; послышались шорох и шум поднимаемых якорей. Через две-три минуты все смолкло и занемело.

Богдан стоял у руля; сняв шапку, он перекрестился широким крестом и крикнул:

— С богом!

Поднялись весла, тронулась атаманская чайка в прогалину; за нею потянулись другие; вода в узких каналах казалась почти черной, и длинные черные тени скользили тихо по ней.

Когда казаки выбрались из лабиринта лимановских плавней на открытый простор темных вод — стояла уже ночь. Между задернутым облачною сетью небом и черною блестящею гладью висела тяжелая мгла. Сквозь нее изредка, то там, то сям, блестели тусклые звезды, ветер крепчал и дул казакам слева, нагоняя лодки ближе к Очакову. Рулевой атаманской чайки должен был с усилием держать курс, указываемый Богданом, — ближе к острову, и держать его без компаса; только изумительное знание вод, да опытная рука, да какое-то чутье могли совершить это чудо в темную ночь.

Чутко прислушивался Богдан и напрягал в тьме свое зрение, надеясь еще заметить где-нибудь в волнах челнок Морозеика, но ничего не было слышно вокруг; слышался только легкий гул ветра да всплески набегавшей на чайки и шуршавшей по камышным крыльям волны; этот шум заглушал осторожные удары гибких весел. казацкие чайки неслись без парусов, несмотря на довольно сильный боковой ветер, быстро вперед. Было уже около полуночи, и флотилия, по расчету, должна была находиться на параллели острова Васюкова; но его не было видно. Богдан приказал гребцам умерить бег и начал осторожно лавировать, чтобы убедиться, не сбились ли с курса? Вдруг невдалеке с подветренной стороны послышался какой-то неясный, но отличный от ветряного гула шум; доносились издали как будто бы звуки людских голосов... Богдан махнул шапкой; сердце у него забилось. «Быть может, Олекса?» — пронеслось в его голове; весла замерли. Первая чайка, остановивши свой бег, начала подаваться от ветра направо; другие, нагнав атаманскую, также остановились и ждали распоряжений.