Идея фикс - Людмила Бояджиева

После обеда, когда вместе с жарой на лагерь опустилась истома «тихого часа», Анжела с предосторожностями прошмыгнула к Али. Он был надменным и холодным — совершенно чужим.

— Вчера ты не пришла, потому что у тебя есть другой мужчина. Мой слуга все видел.

— Нет! Мы познакомились с тобой, и я прогнала всех. Ты понимаешь? У меня нет никого! — бросилась Анжела к человеку, к которому испытывала много разных чувств, но все они были пылкими — влюбленность, восхищение, надежда… Такая горячая надежда изменить жизнь! — Я хотела прийти. Я уже шла к тебе, но…

Он отвернулся, не желая слушать:

— Тебе не надо больше приходить сюда. Красивая девушка ведет плохую жизнь.

— Это говоришь ты? — вспыхнув, Анжела заговорила слишком быстро и сложно. — Я видела, эти белые розы вчера на сцене ты подарил Решетовой! У тебя побывали все красивые девчонки!

— Я — мужчина. Ты — женщина. Моя женщина не должна быть шлюхой, — отчетливо выговорил он и посмотрел на нее с уничижительной насмешкой на пухлых губах. Не сдержав хлынувшие слезы, она выскочила из комнаты, едва не сбив пришедшего к Али американца. В рощице за особняком было сумрачно и прохладно. Анжела нашла в металлической сетке ограды известный не многим здесь лаз и выбралась на свободу — цепкие колючие плети ежевики цеплялись за длинную юбку пестрого сарафана, царапали плечи. Внизу, под каменистым обрывом, синело море. Море! Оно не изменит и не предаст, оно поможет отомстить всем.

На диком пляже она сбросила одежду и с камня нырнула в воду. Море, с детства любимое, ласковое, доброе, обняло ее… Анжела сорвала с шеи и отдала воде подаренный Али изумруд. Она твердо решила утонуть. Заплыла далеко-далеко и вернулась на берег, слегка залечив обиду и ненависть. Нет — утопиться она не сможет. Надо жить. Но как жалко себя — такую маленькую, наивную, всеми обманутую… Как хорошо, что можно громко плакать и жаловаться прильнувшему к ее ногам, совершенно пустынному в этот час морю. Анжела и не заметила, что жалуется уже не шуршащим по гальке волнам, а обнимающему ее мужчине. Милый американец, он так внимательно слушал ее и так хотел успокоить.

— Вы не понимаете меня, у нас другая страна, другая музыка, другие законы… Я только хочу быть счастливой — петь, что мне нравится, много работать и зарабатывать деньги. Хочу ездить в своей машине, иметь большую квартиру, как здесь у начальников. Хочу, чтобы меня любили… Муж, дети… Вы понимаете — любили по-настоящему! — всхлипывая, быстро бормотала она. — А так не могу, не могу больше жить!

— О, ес, ес… — шептал американец, быстро и нежно целуя ее соленую кожу, мокрые, пахнущие морем волосы… Он был таким нежным. А потом сказал: — Тебе лучше, беби? Запомни: если хочется умереть, надо попробовать вначале немного секса. Если секс не получается — тогда умирай! — сказал он серьезно и расхохотался. Рассмеялась и Анжела. А вечером, встретившись в ресторане «Аул», он едва заметно подмигнул Анжеле и, кивнув на Паламарчука, шепнул: — Помощь нужна?

— Нет. Все хорошо, спасибо, Арчи…

И больше ничего!

Паламарчук был странным — шептал о миллионах и о том, что увезет ее в Америку! И не зря же он притащил в ресторан и передал ей в самый опасный момент какие-то важные документы! Это Анжела поняла уже позже. А на первых допросах молчала от страха и непонимания случившегося. Так неожиданно завертелся весь этот ужас — беседы со следователем, свидетельские показания… Про документы и про связь с партийным руководителем ее никто не спрашивал. А если бы спросили? Может, и рассказала бы все, как было, по первому следу. Потом — вряд ли.

На следующий день после случившегося, проведя несколько часов в милиции, где беседовала с прибывшим из Краснодара важным следователем, Анжела допоздна сидела у подруги — возвращаться домой, выслушивать допросы матери и Сашки совсем не хотелось. Они даже немного выпили и попели. Анжелу тянуло на цыганщину: только и твердила, роняя слезы: «И улыбался, и слезы лил он. Бедному сердцу так говорил он… Но… не любил он, нет, не любил он». В темном переулке возле дома Анжелу подкараулила плотная, пышно причесанная, одетая в траур женщина, затащила в заросший смородинными кустами угол детской площадки и прошипела:

— Я знаю все про тебя и Роберта. Не вздумай никому вякнуть о вашей «дружбе». А если вздумаешь ребеночка какого-нибудь на счет Роберта списать — прибью. Клянусь, я испорчу тебе жизнь, шлюха! — Вдова Паламарчука отвесила Анжеле звучную пощечину и удалилась в темноту. Неподалеку хлопнула дверца отъезжающего автомобиля. Анжела присела на край песочницы, прижав ладонь к горящей щеке.

— Поделом тебе, Анжелка. — Над ней возвышался Антон Евсеевич в домашних трениках и вьетнамках. Вокруг хозяина юлила, завернув хвост бубликом, рыжая дворняга Лиска. Великолепный Нептун исполнял свои домашние обязанности и совсем не напоминал американского киногероя.

— Вы видели ее, дядя Антон?

— Видел. И многое другое тоже. Неправильную ты дорожку выбрала, девонька. — Он сел рядом, тряхнув сильной рукой вздрагивающее плечо. — Отца нет, а то задрал бы тебе юбку и врезал хорошенько пониже спины! Э-эх, рыжая… Мой тебе совет — забудь ты этих иностранцев поганых, выходи за Сашку. Он парень маленько горячий, но это пройдет. Сохнет по тебе с детства, бесится.

— «Но не любил он, нет, не любил он, но не любил он меня…» — пробормотала Анжела. — Меня никто не любит. Все только использовать хотят и бьют. — Девушка потерла щеку. — Вот гадина!

— Женщину можно понять. Она мужа потеряла и опасается всяких подвохов. Ты сейчас поскромнее держись, лады? А если будут трудности, ко мне по-соседски подскакивай. Разберемся.

Узнав о беременности, Анжела пришла не к кому-нибудь — к соседу Антону Евсеевичу. Антон чинил в сарае спортивный инвентарь. Повсюду валялись порванные мячи, резиновые круги и автомобильные баллоны, из которых Антон выкраивал заплаты. Резко пахло ацетоном и клеем.

— Вот это дела! — Он ударом ладони вогнал в бутылку с клеем сопротивлявшуюся пробку. — Чей ребенок, хоть знаешь?

Она утвердительно кивнула, не глядя ему в глаза.

— Почти точно.

— «Почти!» — Выдрать бы тебя хорошенечко… И как поступать думаешь?

— Не представляю. Мне второй аборт делать нельзя. Рожать тоже нельзя. Если мать узнает и все здесь — ужас что будет. Уж лучше топиться. Вдова Роберта все равно убьет.

— Не убьет — руки коротки. Утопиться успеешь, воды у нас хватает. Не Сашкин, выходит, грех?

Анжела отрицательно покачала головой:

— Вообще не знаю, куда Александр делся. Говорят, подрабатывать с ансамблем отправился. Расстались мы…

— Все у тебя наперекосяк! — Антон Евсеевич мрачно зашагал по сараю, подбирая обрезки резины. Сел на колесо, задумался. — Давай вот как решим: пару месяцев погоди, волну не гони, расслабься. Я с Веркой посоветуюсь, может, что и придумаем.

Вскоре Антон рассказал, что у его жены Веры есть родня на дальнем хуторе. Вокруг степь да степь. До деревни семь километров. Он туда в сентябре наведаться собрался. Огород старикам покопает, а заодно и проведет переговоры.

— Устрой так, как будто выступать тебя на гастроли пригласили. Поедешь со мной к старикам, родишь спокойно — тетка Веркина по этому делу мастерица, вроде повивальной бабки. Мой первенький — Митек — там и родился. А тем временем Сашка объявится, и я его, как миленького, обработаю. Вернетесь вместе, с ребеночком и под венец. Что тут такого — уехала беременная, одумалась, с отцом ребенка помирилась и в законный брак вступила. Нормальная жизнь пойдет, девонька! — Нептун нажал пальцем нос Анжелы.

— Б-и-и-п! — прогудела она, глотая слезы.

— Правильно. Вот так и держать, товарищ Градова.

Но Сашку насчет ребенка уговаривать не пришлось — умер мальчонка. Поехала Анжела в сельсовет, чтобы матери позвонить. Услышала, что Сашка как с ума сошел, надписи про любовь пишет и разыскивать ее собирается.

— Где ты? — кричала мать, совсем не ожидавшая, что поездка дочери так затянется. Сбежала, выходит, из дома или от Саши скрывается. — Что ему сказать-то?

— Я Саше сама позвоню и все расскажу. Не обижайся, мамочка. Вот еще в двух пунктах отыграем, и я — сразу домой. С подарком прибуду, — сообщила Анжела, радовавшаяся, что план ее потихоньку реализовывается. Сын родился благополучно и оказался таким нужным и любимым существом, что не ходила Анжела — летала. Летела и в тот день, гремя погремушками, приобретенными в сельпо для Лешеньки.

Вернулась на хутор — тетя Катя, что приютила ее, в истерике катается — мол упало из печи полено, вспыхнула колыбелька и вместо Алешки — один пепел остался и показать нечего… Вошла Анжела в прогоревшую избу, яркую игрушку к груди прижала и отключилась…

С тех пор она знала, как случается с людьми глубокий обморок, как теряют они сознание и всякий смысл своего существования. Потеряют себя и живут по инерции, не зная ни боли, ни радости.