Эффект искажения - Диана Удовиченко

– Действительно, – поддержал Джьякопо. – Почему для всех стриксов законы едины, а для этого мальчишки вроде бы не существует ни правил, ни ответственности?

Паоло молча кивнул. Он и впрямь слишком долго проявлял снисходительность.

Вскоре в комнату в сопровождении охранников вошел дорого одетый смуглый черноволосый юноша. Остановился перед графом, небрежно откинул челку с высокого лба:

– Зачем звали?

В бархатном голосе – ни одной нотки раскаяния или страха. Во взгляде – ни тени вины. Паоло смотрел в карие бездонные глаза, опушенные густыми черными ресницами, и видел в них неприкрытый вызов. «Напрасно я так потворствовал мальчику, – думал граф. – Он привык к безнаказанности, и теперь исправить его невозможно».

Да, он всегда потакал мальчишке. И дело было не в его красоте, хотя Паоло сознательно окружал себя красивыми стриксами, полагая, что так вечность становится менее утомительной. Дело было не в юноше вообще – искаженная душа неспособна к привязанности. Скорее, это была дань уважения памяти великого мастера. При виде мальчика Паоло всегда как будто слышал глуховатый голос Леонардо, произносящий: «Он мне как сын». И еще графу было приятно осознавать, что он сумел сохранить не только картину, но и натуру, вдохновившую художника на создание полотна.

– Зачем вызывали? – повторил Диониссио.

– Здравствуй. Я оторвал тебя от важных дел? – усмехнулся Паоло. – А чем ты занимался, позволь узнать? Планировал очередное убийство? Хотя зачем тебе? Ты же предпочитаешь действовать спонтанно, по наитию…

Он ожидал чего угодно: притворного непонимания, уверток, оправданий, извинений… Но юноша, не отведя взгляда, широко улыбнулся и подтвердил:

– Да. Только я зову это вдохновением. Без подготовки охотиться гораздо интереснее, не утрачивается острота ощущений.

– Значит, ты не отрицаешь, что это твоя работа? – удивился Паоло.

– Нет.

– А зачем? – с искренним интересом спросил граф. – Разве тебе не хватало пищи? К твоим услугам чистейшая кровь со станции переливания. Если так любишь азарт убийства – пожалуйста, существует график охоты. Наконец, уж когда совсем невмоготу, можно воспользоваться проституткой или бездомным. Я уже много раз тебя предупреждал и прощал. Но сейчас ты убил дочь нашего делового партнера. А он – один из самых важных людей города. Это может вызвать серьезную войну. Ты нанес ущерб нашей семье!

– Это рыженькая такая? Она была стервой, – отмахнулся юноша. – К тому же я у нее документы не проверял. Говорю же: не люблю предсказуемость…

Луиджи, не дослушав их диалог, выбежал и вскоре вернулся с эспадоном.

– Позволь, я отрублю ему голову! – умоляюще взвыл он. – Вот ведь тварь какая, пис офф шит!

– Нет, – остановил его Паоло. – Я хочу разобраться.

Колдуны переглянулись.

– Не выйдет ли так, что наш маленький Дионис опять останется безнаказанным? – скривился Руджеро.

Паоло бросил на него холодный предостерегающий взгляд: не стоит сомневаться в справедливости вожака! Он не собирался закрывать глаза на проступок мальчишки. Но хотел понять, что им двигало. Это было важно для всего клана. Возможно, Диониссио страдает какой-то разновидностью «горячки стриксов» – говоря современным языком, подвержен депрессии или даже мании. Выяснение обстоятельств не отменит наказания, но поможет избежать подобных случаев в будущем.

– Скажи, Денис, – спросил граф, – ты не можешь сдержать свою тягу к убийству?

– Могу, – Диониссио скривил губы, – но не хочу. С какой стати? Если я не способен спать с женщинами, надо пользоваться ими хотя бы так. Зачем-то же они существуют?

Так вот что его гнетет… Стриксы-мужчины действительно не были способны к половому акту из-за недостаточно сильного кровообращения. Женщины могли заниматься сексом только механически, ничего при этом не ощущая. Но все, кого знал Паоло, относились к этому философски. Приобретая бессмертие и теряя человеческие чувства, стриксы теряли и духовную потребность в близости, что позволяло им не переживать об утрате физической возможности.

Но Диониссио, в бытность человеком безумно любивший женщин, страдал из-за своей, как ему казалось, ущербности. «Он мстит женщинам, – понял Паоло. – Мстит за то, что они недоступны. Это его зацепка, его способ почувствовать себя живым. Имитация любви…»

Только вот такой путь обретения смысла жизни был опасен для остальных членов клана. Диониссио, со своей неконтролируемой жаждой убийства, ставил под угрозу всех стриксов. Убийств уже стало слишком много, к тому же мальчишка совершал их, абсолютно не заботясь о сокрытии улик. У Паоло, как и у всякого главы преступной группировки, была договоренность с милицейскими чинами о допустимом пределе тяжких преступлений. Свои люди и нелюди в органах могли прикрыть, не вызывая подозрений, определенное количество дел. Этого хватало, чтобы раз в месяц безнаказанно охотиться. О трупах, появившихся, так сказать, в процессе работы клана, заботился Луиджи. Как говорила любимая ученица Паоло: «Нет тела – нет дела».

Поведение Диониссио не вписывалось в эту стройную, отработанную годами схему. Последний случай был вопиющим. Одно дело – убийство бродяжки или дочери простого обывателя, совсем другое – гибель девушки, отец которой – глава одной из крупнейших группировок города.

Впервые за долгую жизнь Паоло усомнился в правильности своего поведения. «Вот что происходит, когда в поступках руководствуешься не жесткой логикой, а даешь волю эмоциям», – думал он, имея в виду злобу – единственное чувство, доступное ему во всей силе и многогранности. Граф обратил Диониссио не потому, что этот юноша был нужен клану, а из желания отомстить. Слишком задел графа отказ Леонардо от обращения. Убить мастера Паоло не мог. Он предвидел, что да Винчи станет великим художником, и не желал лишать себя удовольствия от лицезрения картин, которые тот напишет в будущем. Поэтому граф решил причинить художнику душевную боль, здраво рассудив: «Страдания лишь подхлестнут вдохновение». А что может быть страшнее, чем потеря ребенка? Родных детей у Леонардо не было, зато был любимый ученик…

Стоило более тщательно изучить мальчишку перед обращением, присмотреться к его порокам и слабостям. Из слабохарактерных людей выходят самые жестокие стриксы. А жестокость юноши вошла у клана в поговорку, за неуемную тягу к наслаждениям его даже прозвали «наш маленький Дионис». В который раз Паоло поразился прозорливости мастера, написавшего Вакха именно с этого ученика[16].

– Что ж, я понял тебя, – кивнул граф. – А ты понимаешь, что нарушил законы клана и должен быть наказан?

Юноша гордо вскинул голову:

– Я готов принять смерть.

Паоло показалось, что во взгляде Диониссио промелькнуло выражение облегчения.

– Позволь, я отрублю ему голову? – с робкой надеждой вмешался Луиджи.

– Что толку рубить голову стрикса обычным мечом? – улыбнулся Руджеро.

– Это посеребренный клинок, ритуальный! – возразил охранник.

Паоло уже собирался было отдать приказ о казни, как вмешался Джьякопо:

– У меня есть идея лучше. Отдайте его мне.

– Зачем? – удивился граф.

– На эксперименты, – просто ответил колдун. – Хочу изучить влияние некоторых факторов на бессмертный организм.

– В чем тогда наказание? – запротестовал Луиджи.

– Обещаю: он будет мучиться и жалеть, что не умер, – оскалился Джьякопо.

Паоло кивнул:

– Уведите.

Пусть ставит свои опыты. Теперь, после открытия Джьякопо, граф наконец убедился, что не ошибся в алхимике. А мании стриксов надо изучать.

Диониссио, уходя, не проронил ни слова. Он хотел перед смертью высказать то, что камнем лежало на искаженной душе, и даже ощутил некоторое облегчение, решив, что скоро его казнят. Но ему оставили жизнь – значит, лучше промолчать.

В той, прошлой человеческой жизни у него было две страсти: живопись и женщины. Он отдавался им полностью. Днем работал в мастерской, учился у Леонардо, грунтовал холсты, смешивал краски, с фанатичным упорством постигал искусство рисунка. Мастер говорил, что у него есть талант. Обещал, что когда-нибудь Диониссио станет настоящим художником. Ночами юноша покупал блудниц в кабаках, когда были деньги, и простаивал под окнами порядочных девиц, когда денег не было. Спал урывками, даже не всегда успевал поесть, но чувствовал себя по-настоящему счастливым. Другие ученики не любили его за талант и красоту, за дерзость, граничившую с наглостью, за успех у женщин, а главное, за искреннюю отеческую любовь мастера, который собирался усыновить Диониссио. Прочили скорую гибель от пьянства или клинка какого-нибудь ревнивца. Он не слушал: зачем обращать внимание на завистников? Он был грешен и наслаждался своими грехами, нес их, словно знамя.

А потом появилась она. Лукреция. Невыносимо прекрасная и пугающе жестокая. Соблазнительная и неприступная. Сначала он боялся даже приблизиться – так роскошны были ее одежды, так царственна осанка. Но она подошла сама. Заговорила. Опутала сетями ласковых речей, соблазнила прохладным шелком прикосновений. Одним лишь взглядом вызвала обжигающую страсть. Искусительница, сирена, богиня… Сулила вечную жизнь в блаженстве, обещала, что всякая женщина, которую он пожелает, будет счастлива упасть к его ногам, что в его распоряжении будет вечность, чтобы постигать науку живописи.