Та, что гуляет сама по себе - Ева Софман

— Как будто сейчас у нас выбор есть, — Таша стиснула краешек одеяла в кулаке. — Хорош выбор: умереть сейчас или пробегав ещё пару недель…

— Даже иллюзия выбора значит очень много, — серьёзно ответил Арон. — Во всяком случае, для морального настроя — точно. А от морального настроя зависит куда больше, чем вы оба думаете.

Скрипнула дверь. В комнату на одной ножке радостно пропрыгала Кира:

— Буся говолит, что мне пола спать, а вы, дядя Джеми, и вы, святой папа, идите пить вечерний чай!

Каждый раз, заслышав искреннее и очень уверенное "святой папа", Таша хихикала в ладошку, а Джеми так вообще открыто улыбался до ушей. Один Арон помнил о том, как важно быть серьёзным (хотя смех в глазах выдавал его с головой). Попытки объяснить девочке, что говорить "святой папа" неправильно, ни к чему не привели: Кира хлопала ресницами, делала большие глаза и спрашивала — почему? Ведь она же папу зовёт папой, а не отцом! Это такое слово противное — отец… А Арон же тоже её папа, только святой. Так почему нельзя?

— Вот и Таше пора спать, — неумолимо сказал дэй. — Джеми — идёмте.

— Я с этой чай пить не буду! — торопливо отрезал мальчишка.

— Никто и не заставляет. Но вам в любом случае пора перебираться на террасу.

Джеми, вздохнув, пожелал Таше спокойной ночи и шмыгнул за дверь. Полминуты спустя скрипнули террасные половицы: парнишка короткими перебежками добрался до своего законного соломенного тюфячка.

— Хороших снов, Таша. Постарайся выспаться — спокойных ночей нам осталось совсем немного.

— Мрр… Спокойной ночи.

Он вышел, а она — забралась под одеяло, глядя, как Кира опускает полог над своей кроваткой. Свет не выключали: Кира боялась темноты. Тоже.

Таша смотрела в потолок, считая древесные трещины на балках.

"Я не берусь обещать, что все мы выживем…"

Она не боялась смерти. В конце концов, она уже умирала раз, и это не было так уж страшно.

Но одна лишь мысль о том, что умрёт не она…

Шумно протопали в спальню Маля и Таль. На кухне позвякивала о край чашки ложечка — Арон размешивал свои обычные два куска сахара.

"Как я смогу жить дальше, если… Как это можно — всегда помнить, что кто-то мог жить, но из-за тебя…"

"…а как жила мама?"

Таша с силой провела рукой по волосам, ото лба до затылка, запуская пальцы в светлые пряди, рассеянно задержав на макушке — да так и оставив за головой:

"Но ведь… это же глупо, такие мысли. Глупо об этом думать. Ведь всё будет хорошо… верно?.."

Она лежала, слушая тоненькое посапывание спящей Киры, скрип террасных половиц под ворочающимся Джеми, тишину от притихшей ложечки…

— А симпатичные у тебя дети…

Тишину — в которой особенно чётко слышались голоса.

— Не могу поспорить.

— Особенно Таша, — госпожа Ингрид говорила очень тихо: Джеми едва расслышал бы отзвук её голоса.

— Да, она хорошая девочка, — Арон тихо звякнул об стол опущенной чашкой.

— А в глазах видна кошка… — тихий звук сдвинутого табурета. Лёгкие, словно шорох, шаги. Остановились… Наверное, подошла к окну. — Смотрю, ты к ней очень привязан.

— Она ведь моя дочь, — скрип. Качнулся на стуле? — А у тебя всё-таки до невозможного счастливая семья.

— Таль да Маль, Маль да Таль… Хорошая пара. И Кира замечательной девочкой вышла. Жаль только, что не оборотни… с одной стороны. Но тут уже моя вина.

— Люди — совсем неплохие существа. Особенно такие, как твоя семья.

— Это да, но… когда-то я их потеряю.

— Да. И ты будешь жить дальше. И помнить счастливую жизнь, которую провела с ними, и воспитывать уже правнуков и праправнуков.

— Вечная бабушка, да уж… Всё-таки не смогла я выбрать правильного спутника жизни. Любить смертного… помимо сладости, невыносимая мука.

— И ты не бессмертна.

— Но уже живу в два раза дольше отмеренного ему срока. Полжизни — вдовой. А ведь по нашим меркам цветущий возраст… — вздох. — А каким образом эти дети к тебе попали?

— Ты же знаешь.

— И ты думаешь, я поверила тому, что узнала?

— Назови мне причину, по которой ты не можешь этому поверить.

— Я просто знаю.

— Причина неубедительна.

Перебор тонких пальцев по столу:

— Я думала, когда-нибудь ты будешь мне доверять…

— Я доверяю.

— Но не так, как мне хотелось бы.

— Далеко не всегда наши желания можно соизмерить с возможностями.

— Твоя логика невыносима, — тихий перестук оборвался. — Ты можешь хоть когда-нибудь поступиться ей… хоть раз поступить, как велит тебе сердце?

— Я поступаю так изо дня в день.

— Ты прекрасно знаешь, о чём я.

Тишина — такая, что Таша могла расслышать их дыхание.

— Габриэль, — тихо сказал он, — я не могу дать тебе того, что ты ищешь.

— Почему? — в её голосе звучало упрямство ребёнка.

— Потому что единственная женщина, которую я могу любить — Неба.

Таша почти видела её изящные руки с тонкими кистями, скрещивающиеся на груди. Почти следила за её губами, кривящимися в горькой усмешке.

— Можешь или хочешь?

— Должен.

Его ответы словно высекались на невидимых скрижалях: и пытаться не стоило что-то изменить, оспорить, опровергнуть…

— Ты не должна больше заговаривать об этом. Ты не должна думать об этом. Потому что это причиняет тебе боль, а я не смогу быть рядом с тем, кому причиняет боль одно моё присутствие.

Её молчание хлестнуло отчаянием, как плетью.

— Не буду, — наконец едва слышно ответила Габриэль.

— Хорошо, — Арон встал. Наверное, достал из-за диванчика за кухонным столом подушку и плед. — Спасибо за чай, очень вкусно.

— Не стоит благодарности.

— Стоит. Хороших снов.

— Спокойной ночи, святой отец.

Десяток быстрых шагов, лёгкий хлопок дверью — и дом приняла в свои объятия сонная тишина.

Предоставив Таше хоть всю ночь, как сейчас, широко открытыми глазами смотреть в потолок.

— А как Габриэль удаётся так спокойно жить? Почему её никто не трогает?

— Она давным-давно отреклась от оборотничества и зареклась перекидываться, и за неё поручился её муж. А ещё здесь оказались удивительно рассудительные люди и здравомыслящий пастырь. Кто-то косится недоброжелательно, конечно, но в общем и в целом просто не обращают внимания.

— А ты откуда знаешь? Поболтали разок о своём, об оборотничьем?

— Догадайся с трёх раз, а… Арон рассказал, конечно.

Пвилл оказался весьма симпатичным городком, примыкавшим к светлому сосновому лесу. Пять-шесть десятков невысоких домов кругами расходились от центральной площади, на которой жались друг к другу рыночные лотки и палаточки — и по которой сейчас Джеми с Ташей и вышагивали.