Пятая рота - Андрей Семёнов

— Ты со своим рыжим другом каждый день в стрельбе упражняешься? Это всё баловство и самодеятельность. Вот, держи, — комбат вытащил из бокового кармана Наставление по огневой подготовке и какую-то брошюру.

— А что это? — я принял книги.

— Учи наизусть. Через неделю буду спрашивать все поправки для АК-74: на дальность, на ветер, на влажность, на температуру воздуха, на перепад высот. Через неделю посмотрю еще раз как вы стрелять умеете.

Я сделал это!

Два месяца я тренировался. Два месяца в свободное время под насмешки пацанов из батальона я колдовал над своим автоматом «ставя руки». Я медленно, до полного отупения нарабатывал векторы и скорость движения, угол поворота кистей рук, постановку пальцев на конкретные части автомата. Два месяца соседние палатки смотрели на меня как на больного, пока я в курилке в трехтысячный раз разбирал свой многострадальный АК-74 за номером 1 114 779. Надо мной не смеялись только те, кто понимал причины моего рвения — второй взвод связи. Пацаны попробовали, было, повторить движения Баценкова, но убедившись, что с наскока тут не возьмешь, бросили это безнадежное дело. Только я с мордовским упорством продолжал разборку автомата. Я не обращал внимания на вопросы «тебе больше делать нечего?» и отмахивался от заманчивых предложений принять участие в сомнительных делах — у меня была Цель, которой я должен был достичь. Я вспоминал как Микила в Ашхабаде натаскивал меня на спортгородке и то, какой ценой был добыт мой КМС по военно-прикладному спорту, и уже нисколько не сомневался в том, что в конце концов я научусь разбирать автомат так же, как комбат. А кому делать нечего — пусть смеются. Не плакать же, в самом деле?

И все-таки — я сделал это. Через два месяца тренировок я разобрал этот чертов автомат менее, чем за четыре секунды. Мой личный рекорд — 2,8!

Попробуйте, перекройте.

Или хотя бы повторите.

28. Чик-чирик

После Нового Года наших милых и ласковых дедов и замечательных черпаков будто подменили. Какая-то непонятная черная туча накрыла взаимоотношения старших и младшего призывов. Началось все с глухих и неясно выраженных упреков в том, что мы «плохо летаем». А как еще летать? Куда дальше лететь? В палатке чисто, ночью печка топится, в столовой на наших столах порядок, кружки не просто помыты, а замочены в хлорке, в каптерке и оружейке все разложено по своим местам, на нашей стоянке в парке тоже порядок, белье каждую неделю меняем на чистое. Чего еще от нас надо? Носки старослужащим постирать? Перетопчутся, сами не маленькие. Вон там — умывальник. Если ты такой чистоплотный, иди и постирай на себя сам.

Стодневка шла своим чередом и все полковые духи разом зачирикали. В обязанность дух-составу было вменено твердое знание количества дней, оставшихся до приказа и ежедневный доклад заветной цифры. Это был целый ритуал, по своей обстоятельности сопоставимый с японской чайной церемонией. Дед спрашивал молодого:

— Сколько старому осталось?

Молодой, отложив все дела в сторону, торжественно докладывал:

— Внимание, внимание! Говорит радиостанция «Молодой воин». Чик-чирик, звездык, ку-ку — скоро дембель старику! Пусть тебе приснится речка, баба теплая на печке, пива море, водки таз и твой дембельский приказ. Моему дорогому и уважаемому дедушке, ветерану Сухопутных войск, герою Афганистана до его счастливого дня осталось — совсем фигня!..

В самом конце стиха называлось количество дней, оставшихся до Приказа министра обороны об очередном призыве и увольнении в запас. Путаться в цифрах не рекомендовалось: назвал больше дней, чем осталось в действительности — расстроил дедушку: «Ну, вот — теперь из-за тебя на целый день больше служить буду», назвал меньшую цифру — снова обманул, получай по голове. Самые глупые и забывчивые могли легко подсмотреть нужную цифру на подворотничке деда: она была там вышита черными нитками и каждый день обновлялась. Не сложно: посмотрел на дедовский подворотничок, прочирикал и доложил. И в самом чириканье не было ничего унизительного: сейчас чирикаем мы, а через год будут чирикать нам. Даже прикольно. Вдобавок, с каждым чириканьем мы называем все меньшую и меньшую цифру. Это — не только количество дней до дембельского приказа. Это в равной степени — остаток нашего собственного духовенства. Уже скоро, совсем скоро мы станем черпаками и вместе с дедами отсчитываем дня до этого момента.

Но взаимное недовольство друг другом росло и неизбежно должно было во что-то вылиться. Нарыв наливался и зрел — будет много гноя и вони, когда он лопнет.

Повод дали мы сами, хотя причина была не в нас.

Как-то вечером я заступил дежурным, а взвод собирался на фильм в летний клуб. Фильм должен был совсем скоро начаться, все уже выходили из палатки, чтобы не опоздать и успеть занять места, когда Полтава бросил совершенно невинные слова:

— Подметите в палатке и пойдем.

Слова адресовались нашему призыву, Нурик с Женьком схватили щетки, Тихон побрызгал водой и через пару минут в палатке стало чисто.

— Вам было сказано подмести, а не грязь тут развозить, — выразил свое недовольство Гена.

Урод — он и а Африке урод. Через пять минут начало фильма, а он тут взялся порядок наводить.

«А сразу после ужина ты не мог попросить?».

Нурик и Женек все еще надеясь на фильм успеть снова прошлись щетками по чистому полу. Тихон выплеснул на него остатки воды.

— Вы что? Издеваетесь, что ли? — снова заверещал Гена.

Я взял у Нурика щетку:

— Идите на фильм, пацаны. Я один тут все приберу.

Я стоял дежурным и покидать палатку без особой надобности мне было нельзя. А надобностей у меня могло быть всего три: столовая, штаб и оружейка. Просмотр фильма сегодня мне все равно не светил, так пусть хоть пацаны его посмотрят: потом придут, расскажут.

Гена окончательно рассвирепел: он подскочил ко мне и влепил мне затрещину, не объяснив за что и не сформулировав сути своих претензий. Полтава осмотрел палатку, оглядел каждого из четверых духов и как-то печально произнес:

— Пожар…

Тут на нас накинулись уже черпаки:

— Вам что, уроды, не понятно: «Пожар»?!

«По команде «пожар» в первую очередь выносится документация роты. Во вторую очередь выносится оружие и боеприпасы. В третью очередь выносится остальное имущество роты», — всплыли в голове знакомые слова, наизусть заученные в еще в Ашхабаде.

Все еще надеясь что это шутка, что вечерний фильм еще можно будут посмотреть, мы растеряно переводили взгляд с одного деда на другого.

«Ну ведь до фигни докопались! В палатке и так чисто. Это жестоко и несправедливо лишать фильма да еще и ни за что!».

— Пожар, духи! — снова заверещал Гена, — Какие вопросы, уроды?

Последняя робкая надежда на человеческую гуманность, едва вспыхнув, погасла. Окончательно для себя уяснив, что фильм сегодня покажут для кого-то другого, мы стали выносить из палатки кровати и тумбочки. Все ушли на фильм, с нами остался один Гена и сейчас он довольно наблюдал как мы корячимся, вынося вещи из палатки. Через полчаса в палатке было голо. Оглядывая сотворенный нами разор, мы поскребли в затылке и решили не отдирать вешалку и не разбирать штаб батальона.

— Все? — спросили мы Гену.

— Как — «все»? А пожар тушить? — удивился дедушка, — сорок ведер воды — на пол!

Ведра было всего два. Спросив у минометчиков еще два, мы гуськом потянулись в умывальник. Не сложно посчитать, что если сорок ведер воды поделить на четверых, то нам предстояло сделать по десять ходок за водой. Понятно, что до конца фильма мы не уложимся, деды с черпаками вернутся, увидят свои кровати на улице и болото в палатке и мы будем в роли крайних. После четвертой ходки, когда на бетонный пол было вылито уже шестнадцать ведер, Гена смилостивился и разрешил нам вычерпывать воду. Пока вычерпывали — кончился фильм. Батальон возвращался к своим палаткам и все смотрели на нас и на составленные перед палаткой кровати недоуменно:

— Что это вы тут делаете?

— Пожар у нас, — охотно пояснял Гена.

— А-а, — понимающе кивали старослужащие, — это надо. Чтоб им служба медом не казалась.

Пожар тушился добрых два часа. Пока весь полк сидел в летнем клубе и смотрел киноленту мы вчетвером таскали воду, заливали ей пол, а потом откачивали ее тряпками. Мы успели прибраться и расставить кровати на свои места до отбоя и репрессий в тот вечер не последовало. Но этот случай запомнили друг другу и духи и старослужащие. Мы им — за то, что совершенно незаслуженно лишили нас фильма, а они нам за то, что мы обурели и пришлось прибегать к такому жестокому средству воспитания. И еще мы запомнили — из-за кого именно все началось.

Следующий день прошел спокойно, то есть сохранялся прежний статус-кво, при котором духи отвечают за все, деды готовятся на дембель, а черпаки слоняются по батальону. Через сутки я снова нацепил на рукав красную повязку, повесил на ремень штык-нож, ключи от оружейки и затупил на дежурство.