Наследники Скорби - Красная Шкапочка

Что будет в этой песне дальше, Стеня знал. Девица будет долго-долго убиваться по уехавшему любому, расписывать, как ей одиноко, как летят над лесом облака, как опускается ночь, а потом начнет предполагать, что же случилось с ненаглядным — задрал ли его волк в чащобе, накинулся ли упырь, конь ли ногу сломал или еще какая напасть приключилась. После этого девушка поклянется ждать ненаглядного, во что бы то ни стало, а потом приедет ее отец и скажет, что любимого больше нет, де, сгиб обоз, с которым он ехал. Тогда девушка будет петь о том, как ей одиноко, как опустел белый свет, как опостылело все, а потом пойдет на закате бросаться в омут, но из леса к ней вынырнет волк. Тогда несчастная узнает в нем жениха и умрет от его когтей и клыков, плача о горькой своей и его доле, но радуясь, что хоть в миг страдания, смогла снова оказаться рядом.

Да, песня была длинная, тоскливая и заунывная. А что самое страшное — сейчас Светла стояла только в самом начале бесконечного жалобного повествования…

— Шелкова-а-а трава пони-и-икла,

Тучи че-о-орные ползу-у-ут…

Ой, мой, ми-ы-ылы-ы-ый не верне-о-отся,

Ой, оста-а-алась…

В этот миг к немалому облегчению Стени дверь в казематы распахнулась и в проеме возник Дарен, толкающий поперед себя затравленного паренька. Хм. Вроде ж не из выучей. Новенький если только.

— Ишь ты, Стенька, — усмехнулся крефф. — Да тебя тут песнями балуют. А вы все каземат караулить не любите. Вон, какая красота, заслушаешься…

Светла, услышав разговор, прервала свои скорбные завывания, и приникла лицом к прутьям:

— Ой, родненький, это ж кого ты привел? А тощий-то, Хранители прости, тощий…

— Цыц, глупая, — беззлобно шикнул на нее Стеня.

Дарен, крепко держа Беляна за острое плечо, провел его в соседнюю темницу и втолкнул внутрь.

— Тут пока посидишь. Потом решим, что с тобой делать.

Юноша всхлипнул и забрался на деревянный топчан.

— Будет уж сопли-то развешивать. Как девка, право слово! — упрекнул его ратоборец и вышел, запирая решетку.

Пленник скорчился на жестком ложе и подтянул колени к груди.

— А ты-то чего тут сидишь, а? — крефф повернулся к Светле, жадно наблюдающей за ним из своей темницы.

— Дак, света своего ясного жду. Вот, сказал, тут будь. Я и сижу, родненький. А как ослушаешься? — и она снова забралась на топчан, где лежала шерстяная накидка.

Стеня виновато сказал наставнику:

— Я ей плащ отдал. Озябнет же…

— Да Встершник с ней. Отдал и отдал. Вот что. Парень, которого я привел — кровосос. Не бешеный, Стенька. В разуме. Говорит, как человек простой. Сидеть ему там, пока Глава не решит, что с ним делать. А твое дело — бесед с ним не вести. Ежели взъярится, пришлешь сразу вестника к Главе… к посаднику бишь. Все понял? Заходить к нему только креффам дозволено. Сиди пока, я тебе Ургая пришлю. Будете вдвоем куковать. А то мало ли…

При упоминании выуча колдунов Стеня встрепенулся. Хоть человек живой! Хоть словом перекинуться, а не слушать Светлины завывания в одиночестве.

Едва дверь каземата за Дареном закрылась, Донатосова дурочка опять приникла к прутьям и тихонько позвала нового обитателя темницы:

— Э-эй, родненький, как звать-то тебя?…

Стеня шикнул на девку:

— А ну, молчи! Посадили? Сиди молча, ишь.

Блаженная застенчиво улыбнулась:

— Дак я ж хоть имя спросить.

— Сиди молча, говорю.

— Ну, молча, так молча.

Она влезла обратно на топчан и вновь разразилась подвываниями:

— Светел ме-э-эсяц в небе то-о-оне-э-эт…

Тьфу! Несчастный страж вернулся на свое место. Скорей бы Ургай пришел!

Тот и впрямь явился меньше, чем через четверть оборота. Сел рядом на лавку, затеплил в светце еще одну лучину.

— А чего это она у тебя тут заливается, а? — колдун посмотрел в сторону темницы, из которой неслись дурехины песнопения. — Выпусти ты ее. Там уж в трапезной вечерю накрывают.

— Выпускал, — пожаловался Стеня на скаженную. — Не идет, клятая! Говорит, свет, де, ясный велел здесь дожидаться.

— Так что ж ей с голоду что ли помереть? — удивился старший. — Донатос, прости Хранители, через седмицу вернется.

В ответ юный ратоборец только плечами пожал.

— Дай ключи, — Ургай взял связку и подошел к темнице Светлы. — А ну, родненькая, давай, кшыть отсюда. Нечего нам песнями душу рвать. Идти, иди…

— Ой… — девушка стиснула на груди шерстяную накидку и посторонилась испуганно. — Да как же я пойду?

— Вестимо как. Ногами. Вверх по всходу. Топай, топай.

— Не-е-ет, родненький…

— А я что говорил, — подал голос со своей лавки Стеня. — Не идет, хоть ты кол ей на голове теши.

— Ладно, — вздохнул колдун. — Ступай в трапезную, поешь и возвращайся.

Лицо дурочки расцвело в улыбке:

— Радость ты моя! — она чмокнула опешившего выуча в щеку и с достоинством отправилась прочь. — Я скорехонько!

— Да не торопись, — не удержался от мольбы Стеня.

Светла ушла.

— Фух… хоть тихо стало.

Тишиной парни наслаждались около оборота, не меньше, и уже было понадеялись, что Светла, как все скорбные рассудком, отвлеклась, нашла себе новую жертву и не вернется, ан, нет.

Тяжелая дверь отворилась и на пороге возникла скаженная:

— Заждались, родненькие? — ласково спросила она.

— Да уж… все глаза проглядели, — признался Ургай.

— Так вот, вернулась я, значит, — она улыбнулась, режа в руках пузатый горшок, от которого пахло кашей и мясом.

— А это зачем? Про запас что ли? — спросил Стеня.

— Не-е-ет, — дурочка улыбнулась. — Ему.

И она кивнула в сторону темницы, куда Дарен запер Ходящего.

— Сдурела? — мигом вскочил колдун. — А ну дай сюда!

— Не дам! — Светла с удивительной прытью, прянула в сторону. — Чай голодный он!

— Отдай горшок, бестолочь!

— И не подумаю! А ну пусти! Пусти, я сказала! — дура-девка уперлась плечиком в твердую грудь колдуна.

Ургай пытался вытолкнуть блаженную прочь из казематов. Она сопела и не хотела уходить.

— Что ж вы за душегубы! — вскрикнула в сердцах. — Я ведь еле выпросила у стряпухи!

— Коли выпросила, так сама и ешь, — увещевал ее Стеня.

— Да я ж поела, нелюдь ты клятый! Что ж мне теперь, выбрасывать? — она чуть не плакала.

— Дай сюда, мы сами съедим, — вырвал колдун у дурехи горшок.

— А он?

— Его позже накормят, клянусь. Хоть ты не лезь, вдруг цапнет!

Светла сбавила напор. Успокоилась. Перестала рваться, снова сделалась смирной.

— Ну, коли так…

— Так, так. Иди уж, — выдохнули с облегчением оба парня.

— И правда, — блаженная улыбнулась и… направилась обратно к своей темнице.