Наследники Скорби - Красная Шкапочка

— Надеюсь… — ратоборец горько усмехнулся и пошел со двора.

Шел и думал одно: когда ж это все закончится? Неужто так и воевать ему с теми, кого паче чаяния защитить хочет? С одной стороны Ходящие, с другой люди?

К дому посадника Клесх пришел мрачнее тучи. Сумерки уже совсем сгустились, когда нежданный гость постучал в запертые ворота. Думал, не откроют, но его, видать, заприметили из высоких хором и девушка, лицом похожая на Урупа — с темными глазами, русыми волосами и носом-картошкой — выбежала отворить. Она тряслась от страха, и даже рядом с обережником никак не могла успокоиться.

— Веди к Растею, — приказал ратоборец.

Долгенич сам выскочил на крыльцо — заполошный, в подштанниках и исподней рубахе:

— Господине, случилось чего? — засуетился посадник.

— Случилось, Растей, случилось, — и безо всякого перехода Клесх сгреб мужика за бороду. — Мне тебя эдак через всю Радокшу проволочь, паскудника?

— Господине…

— Или думаешь Цитадель обмануть — дело благодарное?

Посадник выпучил глаза и затрясся:

— Не губи!

— Решил — я впусте трепал? Думал, ратоборцы только мечом махать приучены, а голова у них, чтобы шапку носить? Решил, неведомо мне, как ты податями житья люду не даешь? Мостовые мостить, тын обновлять… Деньги со всякого двора дерешь, а сам десятину отдал такую, что только прослезиться впору? Иль ты не слышал, как я старосту Сноведского милостями осыпал?

— Не губи… не губи, господине! Что хочешь сделаю…

Клесх за бороду втащил посадника в избу. Злоба кипела в нем и клокотала и теперь он решил не сдерживаться:

— Зови, кто грамоту ведает.

Звать не пришлось. Из горницы через миг уже изникнул худющий парень — перепуганный и жалкий. Видать меньшой сын.

— Бери писало, бересту и царапай, — приказал обережник. — А ты, вещай мне, у кого какой двор, какой прибыток и кто еще Цитадели недодал. Ну!

Староста, торопливо заговорил. Про соседей, про то, кто сколько скотины держит, какие дела ведет, какой достаток имеет. Сын писал, царапая бересту, вздрагивая от отцова сиплого дыхания. Клесха-то уже попустило и ему расхотелось дальше стращать дураков, но делать нечего — сверкал глазами, зубами скрипел, рожу делал злую, как у Встрешника. Знал, как пугает перемена в человеке, который сперва казался прирученным и вдруг явил нежданную лютость.

Растей лопотал, давясь от ужаса словами, и приплясывал на скобленых половицах. Он изливался не меньше половины оборота. В дверях горницы появилась было испуганная жена, но обережник сверкнул на бабу глазами и она исчезла.

Зачем жене видеть, как мужа унижают. Ни к чему то.

…От посадника Клесх уходил со стопкой исписанных берестяных листов. У двери, не оборачиваясь, бросил через плечо:

— Еще раз будут какие недоимки с твоего двора, расскажу всей Радокши, как ты мне про чужие прибытки рассказывал, да про тех, кто добро утаивал. А тебя после этого при всем честно народе самолично кнутом до костей вытяну. И вот еще. Смотрю, челядно у тебя. А у обережников рук рабочих не хватает. Девку ту, что мне ворота открыла — забираю, раз не боится в потемках из дому шастать, значит сгодится сторожевикам щи варить. Она тебе кто?

— Роба… — ответил, красный взопревший посадник.

— Вот и славно. Скажи, пусть пожитки собирает, завтра поутру жду ее.

С этими словами Клесх вышел в ночь.

Эх, Радокша.

Обережник вздохнул, понимая, что и здесь — в этом городишке — привычно оставит после себя ненависть, злобу и досаду.

***

Донатос, злой как упырь ворвался в свой покой. Дверь хлопнула о косяки с такой силой, что едва не разлетелась на доски. А колдуну в этот миг хотелось или мертвяка на куски разрубить или живьем кого-нибудь зарыть. Сам себя не понимал толком.

Проклятая дура не шла из головы! Как же хотелось шею ей свернуть. Хранители! Никогда еще крефф не сталкивался с такой назойливой девкой. И не боялась ведь его, окаянная! Ни крика, ни побоев. Ничего! Хоть кол на голове тещи, таскаться не перестанет.

Ему уже мнилось, будто выучи в спину посмеиваются. Креффы-то уж давно не сдерживались, им Светла забавой была — ходит за колдуном, увещевает его — потеха!

И только сам Донатос не понимал, да и не хотел понимать, почему и зачем девка к нему прицепилась и что ей от него надо. И до свирепой ярости доводили его чужие насмешки. Давеча не утерпел, сорвался. Схватил блаженную за ухо, поволок прочь из казематов, вышвырнул на улицу, да еще и пинком напутствовал. Упала. Заревела. Лежит на камнях в луже, а руки к нему тянет. Чтоб ей пусто было!

Собака и та не подошла б к хозяину, возьмись он ее пинками от себя гнать. Но Светла хуже псицы — как навь бесприютная вьется за колдуном.

— Чтоб тебе Встрешник привиделся, — шипел мужчина, собирая заплечник. — Чтоб тебя упыри сожрали, — в суму летела сменная одежда, обереги, наузы.

Выскочив во двор, Донатос чуть не бегом кинулся в конюшни седлать коня. Хотелось скорей вырваться из Цитадели и там, за высокими стенами, выпустить терзающий его гнев. Может, пошлют ему Хранители Ходящих навстречу.

— Свет мой ясный, чего ты взыскался? — раздался от соседней клети дрожащий голосок. Зареванная дурочка стояла в трех шагах от колдуна, вытирая лицо уголком рукава.

— Уйди, Светла. Хранителей ради, уйди, — колдун сцепил зубы.

— Возьми меня с собой! — заломила руки блаженная, поняв, что у креффа на уме. — Как же я без тебя останусь? А ты как без меня будешь? Родненький мой! Кто обогреет, приголубит кто? — скаженная тихо заплакала, размазывая по щекам слезы. — И рубаху не вздел, — жалобно всхлипывала она.

— Давай сюда, — вздохнул Донатос, понимая, что так просто от нее не отделаться.

Блаженная радостно сунула ему свое рукоделье. Колдун, не глядя запихал одежу в переметную суму, а сам подхватил девку под локоть и потащил со двора:

— Идем, красавица, со мной. Покажу, где жить будешь, пока меня нет. Оглянуться не успеешь, вернусь, — а на лице зазмеилась так хорошо известная Тамиру усмешка.

Окажись молодой колдун рядом, предостерег бы дуру идти куда-то с наставником. Но Тамира не было, оттого и отправилась Светла за своим ненаглядным на самые нижние ярусы Цитадели. В подземелья. Улыбаясь с тихой радостью тому, что свет ясный сменил гнев на милость…

— Тут дожидайся, — впихнув девушку в каземат, Донатос закрыл ржавую решетку.

Светла припала к холодным осклизлым прутьям и с любовью глядела из-за них на колдуна:

— Дождусь, родненький!

— Слава Хранителям… — выдохнул наузник и повернулся к выучу, что караулил дверь в каземат: — Вечером выпусти дуру эту.