Гиперборейская чума - Андрей Лазарчук

– Не спи! Приехали!

Откатить дверь изнутри оказалось труднее, чем снаружи. Был даже момент паники, когда показалось, что все. Что они навсегда останутся в этой передвижной холодной могиле.

Но нет – дверь подалась. Еще несколько рывков – и в образовавшуюся щель можно стало протиснуться.

Было почти темно: сплошной слой серой мокрой ваты почти касался голов. Редколесная горка невдалеке уверенно прятала вершину в облаках – словно какой-нибудь Казбек.

Насыпь осклизла от недавнего дождя и креозота, и вряд ли снаружи было теплее, чем в вагоне (от дыхания валил густой пар), но казалось, что почти жарко.

Поезд стоял возле невысокого забора из бетонных плит. Правда, по верху его шла еще нитка колючей проволоки, местами светились фонари, а на темно-сером фоне неба вырисовывалась решетчатая вышка с будкой наверху – но все это производило впечатление сделанного без необходимости, а просто по привычке. Хотя бы потому, что шагах в тридцати забор наклонился наружу, как будто на него с этой стороны что-то когда-то навалилось – большое и тяжелое. Плиты разошлись, и сквозь щель можно было пролезть достаточно легко…

– Почему это мы все время выползаем и выползаем? – шепотом спросил Марков, отряхиваясь.

– Потому что идиоты, – сказал Терешков.

– Что?! – сказал Марков, озираясь.

– Идиоты, – повторил Терешков. – Пригнитесь. Теперь лезьте. Смелее, смелее…

ИЗ ЗАПИСОК ДОКТОРА ИВАНА СТРЕЛЬЦОВА

Когда мы передали вполне спокойного Ященко – снова такого же Ященко Антона Григорьевича, какого добыли в честном бою, – с рук на руки панкратовским гориллам, получив еще один (правда, на этот раз заполненный, но заполненный очень щедро) чек и письменную просьбу заняться поиском кадуцея, дед Григорий хмыкнул сокрушенно: «Эх, не выйшла в мэнэ комэрция, а бодай ты пропав…» – и поделился своим настолько примитивным, простодушным и чудовищным планом, что мы с Крисом только раскрыли рты, а Коломиец помрачнел и сказал:

– От же ж бандера недобитая…

Потом они долго ворчали и препирались.

А я тихонько пробрался в свою комнату (Ираида спала), достал из ящика стола завернутый в газету кадуцей и вернулся.

– Вот, ребята, – сказал я, – если вы почему-то думаете, что на этом проблемы наши кончились, так ведь нет… – и развернул сверток.

Крис наклонился над жезлом, странно вывернув голову и скосив глаза. Потом тронул его пальцем.

– Это дерево или кость? – спросил он.

– Судя по весу, камень. Или окаменевшее дерево. Я видел примерно такое. Похожее. Только то было хрупкое, а это не очень…

– Да, вон какие-то зарубки… похоже, им не стеснялись лупить по чему-то… по кому-то… Сильвестр презентовал?

– Он.

– Это здорово… Это по-настоящему здорово!

Он выхватил мобильник, стремительно набрал номер. Пальцы его лихорадочно тряслись. Но голос, которым он заговорил, когда на том конце отозвались, был сухой и скучный:

– Илья Кронидович? Это Вулич. Я тут подумал немного и решил, что буду искать вашу вещь. Да. Мне потребуется несколько фотографий и желательно человек, который за эту вещь сколько-то времени держался. Рукой, рукой, я имею в виду. Ну, подумайте… Давайте часов в одиннадцать. В час? Ладно, буду ждать в час… – И, чуть не подпрыгивая от возбуждения: – Алик, ты пока прикинь, как можно в случае чего остановить псов, – а я на крышу. Ну, наконец хоть что-то. Иван, хватай трубу!

Уже почти рассвело, и мы стояли на мокрой после короткого дождя крыше, похожие черт знает на кого. Крис сначала просто держался за свой сакс, а потом вдруг начал тихонько наигрывать – чего на моей памяти не делал никогда.

Вдруг стали слетаться птицы: воробьи, голуби. Они обсели все вокруг, радостно вереща.

А потом Крис оборвал мелодию, достал из кармана малиновое портмоне и протянул мне. Потом полез наверх, на конек.

– Что это? – не понял я.

– Открой. Там зеркальце. Смотри одним глазом в него, а вторым – на меня.

– Опять какая-то ворожба…

Тем не менее я так и сделал. Сначала я видел просто Криса: как он стоит, в одной руке держит саксофон, а второй придерживается за антенну. В зеркальце – тусклом и маленьком, в форме сектора (кто-то взял и разрезал на четыре части карманное круглое) если что-то и отражалось, то лишь темные глубины моего правого глаза. Но вдруг что-то стало происходить… нет, Крис не то чтобы раздвоился, но я его увидел и так, как он был, и еще как-то иначе: голый по пояс, он стоял на краю обрыва и играл неистово и самозабвенно. Облака плыли вровень с ним, а ниже расстилалась уступами обширная зеленая долина…

– Что ты видел? – спросил он, вернувшись, а когда я рассказал, помрачнел: – Не говори никому…

– Вставай, Ирка-тян…

Это был барон. Ираида немедленно вскочила, поклонилась.

– Иди, готовь себя. У тебя будет большой день. Мы решили выдать тебя замуж. Иван – настоящий буси и будет тебе хорошим мужем. А вечером тебя ждет американский посол.

– Спасибо, учитель.

Она стояла под ледяными струями душа и пела.

Потом ей рассказали то – как оказалось, многое, – что она проспала. Дослушав, она закусила губу.

– Но ведь… Ященко – убийца. А вы его отпустили. И этот Эшигедэй. Мы будем его ловить? Или уже нет? А если поймаем – то тоже отпустим?

– Поймать и покарать – это не одно и то же, – поучительно произнес Альберт.

– А получилось вообще: поймать – это отпустить, – с досадой пробурчала Хасановна.

– Я думаю, мы все правильно сделали, – сказал Крис. – Вернули крысиного волка в нору.

– Может, и миг наивысшего блаженства шаману мы должны обеспечить? – спросила Ираида. – Чтобы у этого Монте-Кристо из Сабуровки контакт, наконец, замкнулся?

– Так мстят корейцы, – презрительно сказал барон. – Могут всю жизнь выжидать нужного момента, а обидчик вдруг раз – и помер. Ха! Буси должен мстить сразу. Пока не остыла кровь.

– Ну, здесь-то не приходилось опасаться преждевременной смерти обидчика, – криво усмехнулся Крис.

– Все равно я этого не понимаю, – сказала Хасановна и пошла в приемную: там что-то происходило.

– Вот мы и открыли очередную матрешку, – мрачно сказал Крис. – Ставлю бутылку «Агдама», что это даже не предпоследняя.

– Где ты найдешь «Агдам»? – спросил доктор.

Крис пробежал пальцами по столу.

– Не знаю… Что меня теперь по-настоящему тревожит – так это упомянутые старички, возлюбившие Илью нашего Кронидовича. Есть в них что-то зловещее.

– Да, – сказал Коломиец. – Чего хотел Довгелло – я могу понять. С трудом, но могу. А вот чего те деды для себя добивались… все эти омоложения, все эти деньги, золото… Что – просто так? Не верю. Чего-то же они от этого хотели поиметь? Потому и думаю: хорошо бы найти и спросить.