Другой Петербург - Константин Ротиков

Симеоновская называется ныне улицей Белинского. К какому-то юбилею автора «Письма к Гоголю», еще до войны, решили ему поставить памятник в Ленинграде и назначили место почему-то у цирка. Странная мысль — что навело на нее? Танцовщицы с обручами? Медведи на трапециях? Про памятник забыли, но улица так и осталась переименованной.

Цирк на Фонтанке (1876–1877, арх. В. А. Кенель) — здание приметное. Тоже память места: при Анне Иоанновне держали тут слонов, подаренных персидским шахом. Пребывание им было определено в конце Караванной. Вскорости слоны издохли: не заживаются они в нашем городе, — вот и в нынешнем зоопарке их не уберегли… В 1840-е годы цирковая семья Чинизелли облюбовала это место для своего шапито, а через тридцать лет Гаэтано Чинизелли смог построить стационарное здание — первое в таком роде в России. Само собой понятно, что петербургские «тетки» были постоянными посетителями цирка. Гуттаперчевые мальчики, трико, блестки, — много, много всего для воображения. Да и публика — «нижние чины», «мальчишки-подмастерья»…

Можно вспомнить, что задолго до популярных ныне конкурсов «мисс СНГ», в 1909 году в Петербурге прошел «грандиозный конкурс красоты атлетического сложения» мужчин-борцов, принимавших участие в международном чемпионате французской борьбы. Призы присуждались голосованием публики, любимцем которой оказался некий атлет Шнейдер, выступавший в интригующей черной маске. Приговором публики был оскорблен фаворит чемпионата Ганс Шварц, гордившийся тем, что известнейшие тогда художники Ленбах и Менцель считали его «лучшим натурщиком в мире». Решено было к следующему конкурсу мужской красоты назначить профессиональное жюри, в которое обещали войти Ю. М. Юрьев (как же без него!), юморист А. Т. Аверченко, художник Н. С. Самокиш и — что вызвало некоторый скандал — два «светских спортсмена», камер-юнкеры Д. Всеволожский и Г. Хитрово. Министр двора В. Б. Фридерикс даже потребовал от спортсменов-придворных официального отказа от участия в сомнительном мероприятии.

На другом берегу Фонтанки, бок о бок с вырывающимся из общего ряда сундуком дома 24, соседний украшен типичным портиком классицизма (д. 22). Впрочем, декорация несколько фальшива, сооружена в послевоенные годы, так как дом пострадал во время бомбежек, а до того лет семьдесят имел фасад эклектический, устроенный архитектором Г. И. Винтергальтером по заказу хозяина, богатого лесопромышленника В. Ф. Громова. В 1880-е годы дом принадлежал Н. Я. Вонлярлярской, и здесь снимал небольшую квартирку в две комнаты, заваленную книгами и рукописями, Михаил Иванович Пыляев. Здесь он умер в 1899 году и увезен на Митрофаньевское кладбище. Кладбища давно нет, однако могилу историка старого Петербурга перенесли на Волковское, в ту его часть, которая считается своего рода пантеоном, «Литераторские мостки».

Для петербуржцев это имя никогда не должно быть забыто. Никто так занимательно и остроумно не писал о нашем городе, как Пыляев. Его книги «Старый Петербург» (1887) и «Забытое прошлое окрестностей Петербурга» (1889) бесконечно переписывались и цитировались авторами бесчисленных путеводителей, питали воображение романистов, но переиздать их сподобились только через сто лет после того, как они были написаны.

То немногое, что мы достоверно знаем о Пыляеве, не дает оснований сомневаться в правомерности включения его в ряд наших героев. Человек он был одинокий — отнюдь не нелюдимый, напротив, многим известный, охотно делившийся своими неисчерпаемыми познаниями, — но в личную жизнь никого не допускавший. За исключением ряда необязательных мелочей в некрологах и скудных воспоминаниях, все, что известно — его собственная автобиографическая записка, составленная по просьбе А. С. Суворина, издателя «Нового времени», газеты, читавшейся всей Россией и собравшей лучших тогдашних журналистов, включая М. И. Пыляева. Он коренной петербуржец, родился в деревянном доме у Пяти углов. Отец владел несколькими магазинами парфюмерии и аптекарских товаров. В магазине отца познакомился мальчик с мемуаристом С. П. Жихаревым, видел Т. Г. Шевченко, И. А. Гончарова, актера И. Ф. Горбунова; юмористический поэт В. С. Курочкин брал фельетоны юноши в газету «Иллюстрация». Двадцати лет от роду, в 1862 году, Михаил бежал из отчего дома к Виктору Ивановичу Якушкину, брату известного фольклориста, собирателя народных песен и сказок Павла Ивановича. Жил в Орловской губернии, в поместье Моховое, принадлежавшем Мацневу. Художник Н. И. Шатилов смутно намекает, будто Пыляеву одно время был запрещен въезд в Петербург — с чего бы это, как и упоминание о нескольких годах, проведенных в Сибири? Политикой он, судя по всему, не интересовался… Где-то с десяток лет выпадает из его биографии. Потом он вновь в столице, сотрудничает с «Петербургской газетой», пишет статьи и фельетоны, материалы которых переходят в его книги: о старой Москве, замечательных чудаках и оригиналах, редких минералах, старинных нравах и обычаях… Считался он опытным целителем, знатоком лекарственных трав. Путешествовал, кажется, в Турцию, в Египет…

Представление о типичном гомосексуалисте, как завсегдатае променадов и бань, бесконечно меняющем друзей и партнеров, на самом деле имеет мало общего с действительностью. Многие этим как раз не интересуются. И боятся, конечно, но не только поэтому, а по той же причине, по которой далеко не каждый гетеросексуал непременно в борделях стал бы удовлетворять свои потребности. В какой-то степени прав был старик Фрейд, насчет сублимации полового чувства творческой деятельностью, хоть существует множество примеров, когда одно другому ничуть не мешает.

Было бы неверно думать, что среди людей, интерес которых направлен на лиц одного с ними пола, процент творчески активных личностей больше, чем среди гетеросексуалистов. Но с чего бы этому проценту быть меньшим? Люди как люди — середнячки, разумеется, везде составляют подавляющее большинство.

Дом 20 на Фонтанке, с выделяющими его во фронтальной застройке скругленными углами и лаконичным портиком на фасаде, принадлежал в конце XVIII века приятелю Г. Р. Державина обер-прокурору Сената П. В. Неклюдову. Проданный позднее в казну, он в 1811 году был заново отделан для главноуправляющего Департамента народного просвещения (с 1816 года — министра) князя Александра Николаевича Голицына.

Имя его уже попадалось там и сям. Родился князь в 1773 году, мать его, рожденная Хитрово, овдовела через две недели после рождения сына и вторым браком была за Кологривовым. «Веселенький и остренький» мальчик, будучи пажом, обратил на себя внимание знаменитой советницы Екатерины Великой Марьи Саввишны Перекусихиной, рекомендовавшей определить маленького Голицына в товарищи для игр со внуком, Александром Павловичем. Дети подружились (Голицын был на четыре года старше будущего императора). Шалун и проказник, мальчик поспорил как-то с товарищами-пажами, что сумеет дернуть за косу отца Александра, великого князя Павла Петровича, грозный нрав которого был известен. Действительно, подавая тарелки за столом великого князя, дерзкий мальчишка дернул за косу, смиренно объяснив мгновенно возгоревшемуся гневом Павлу, что коса его несколько сдвинулась, и он ее поправил.

Тесно дружил Александр Николаевич Голицын со своим родным братом по матери Дмитрием Михайловичем Кологривовым, знаменитым шалуном, сохранившим прыть и в должности обер-церемонимейстера. Среди подвигов его вспоминали, как он выдернул стул из-под какого-то посланника на дворцовом приеме. Забавы Кологривова были такого рода, что никаких сомнений не остается. Любил он, одевшись чухонской нищенкой (именно теткой), подметать метлой улицы и вступать в перебранку с попадавшимися оторопевшими знакомыми. Раз, одевшись с приятелем монашенками (опять же, трансвестизм), приплелись они христарадничать к известной старухе-благотворительнице, разжалобили ее так, что отправилась она за ридикюлем с ассигнациями, а вернувшись в гостиную, обомлела: монашенки отплясывали трепака! Как-то, еще при Императоре Павле I, не побоялся Кологривов пойти на рискованный трюк. Перед фронтом войска, выстроившегося на гатчинском плацу, промчалась верхом необыкновенной толщины дама в зеленой амазонке и шляпе с перьями, а за ней — любезничающий с ней щеголь. То был Кологривов, а дамой нарядил он одного из многочисленных Голицыных — князя Федора Сергеевича.

Неразлучный смолоду с братом Кологривовым, князь Александр Николаевич, казалось, мало подходил для должности, которую определил ему воцарившийся Александр I: обер-прокурора Святейшего Синода. Однако он увлекся новой ролью и занялся душеспасительной деятельностью с необыкновенной ревностностью. В доме на Фонтанке он устроил тесную темную молельню, единственным источником света в которой было алое сердце Иисуса, помещенное в алтаре. Учрежденное им Библейское Общество занялось распространением богословских сочинений, иногда не согласовывавшихся с основами православия. Благочестие распространилось и на университеты, в которые Голицыным был введен полувоенный устав.