Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы - Олег Терентьев

11.05.67. [Ленинград], 1900. «Добрый человек из Сезуана». Васильев... Высоцкий (муж)... и основной состав. [Далее] отъезд в Москву». (...917, с. 11)

«Наиболее горячий период пришелся на начало 1967 года — весной мы должны были выпустить спектакль. А рождался он очень сложно. Однажды, например, весь второй акт был переделан буквально за одну ночь. Но самое сложное было даже не в том, чтобы его сделать, а в том, чтобы сдать. Его мучительно долго принимали, хотя спектакль поддержали тогда практически все — Кирсанов, Кассиль, Шкловский, Лиля Брик». (4)

15.05.67. 1200. Сцена. Оформление, свет, радио, реквизит, костюмы. «Послушайте!» Сдача спектакля Управлению культуры. Занавес ровно в 1200. Явка актеров в 1130. (...917, с. 15)

16.05.67. 12°°. Сцена. «Послушайте!» Все занятые... [Прогон спектакля]... (там же, с. 16)

Из протокола обсуждения спектакля «Послушайте!» представителями Управления культуры от 16.05.67.

(....1482, с. 50 об. - 83) ...Ушаков К. А. (заместитель начальника Управления культуры): «...Он не был одинок (...). Критика Маяковского не такая уж была сильная (...). Все-таки облик Маяковского — искаженный»...

Шкодин М. С. (главный специалист по культуре исполкома Моссовета) [существует и такая должность!]: «...Пять Маяковских — разные грани, а вот грани пролетарского поэта нет»...

Анастасьев А. Н. (доктор искусствоведения): «...Руководство состоит не в том, чтобы [заставить] делать все по-вашему»...

Смирнова А. А. (театровед, старший инспектор отдела театров Управления культуры): «Если следовать мнению Министерства, мы забредем в дебри. Затяжка спектакля противоестественна. Чем более мы затянем, тем более утратится его дыхание»...

Любимов Ю. П. «А вы еще два месяца «попомогайте», и спектакль умрет»...

Высоцкий В. С. «Хорошо бы все это прочитать в газете»...

...Анастасьев А. Н. «Общий итог [обсуждения]: мнение положительное, но по второй части [имеются] возражения».

16.05.67. ...1900 [1830]. «Послушайте!» № 1. Премьера. Основной состав. (...917, с. 16)

«Мы поставили спектакль, который называется «Послушайте!» по произведениям Маяковского (...). Актер нашего театра, мой друг Веня Смехов, написал инсценировку. Туда вошли много (...) стихов, воспоминаний, целая история жизни». (7)

«Это (...) замечательный спектакль, который лично на меня оказал громадное влияние, потому что... ну как (...) преподавание ведется в школах — вы знаете». (18)

«Тогда все-таки я был человек, который окончил и высшее учебное заведение,— не говоря уже о школе. Но (...) у нас преподавание, особенно по литературе, не всегда удачно — так иногда навязнет в зубах какой-нибудь поэт, что его и (...) открывать-то не хочется. Вот так очень часто происходит с Маяковским, потому что для всех он (...) всегда «достает из широких штанин» и говорит: «Смотрите, завидуйте!..» и так далее. Это понятно. Он и это писал, и такой был. Но не только такой. Поэтому у нас в спектакле (...) развенчивается неправильно[е] чтение стихов Маяковского (...) И совсем по-другому все звучит, и совсем другая личность поэта встает после этого спектакля перед вами». (17)

«Причем впервые — мы первые сделали — пять человек играют одного поэта (...), совершенно пять разных людей (...): Маяковский-лирик, Маяковский-сатирик, Маяковский-трибун. Один Маяковский у нас просто (...) весь спектакль ничего не говорит (очень хорошая роль, он очень доволен!) — такой молчаливый Маяковский. Он только глубокомысленно смотрит в зал». (7)

«Мы (...) не пытаемся походить на него внешне. Мы играем различные грани его (...) таланта (...). По этому поводу было много споров и вне театра, и внутри. Потому что каждый из нас хотел отдельно играть Маяковского. Один. Я считал, что я могу сыграть, Веня Смехов — что он, Хмельницкий — что он, Золотухин — что он (...). Все мы считали, что один человек должен играть, каждый надеясь, что это будет он. Вот. Потом бросили мы эти споры, потому что спектакль выиграл намного оттого, что там было пятеро Маяковских, а не один». (8)

«Кто сейчас один сыграл бы Маяковского, где найдется конгениальный актер? Слишком нетипичен, из ряда вон, несравним Маяковский. Мы поверим только кино- и фотодокументу. Актер, самый яркий, все равно окажется непохож — а приблизительность в данном случае недопустима.

В театре роль поэта поручили пяти актерам (...). Между ними распределилась нагрузка стихотворного текста. Кроме того, пять актеров могли представить поэта в его многогранности, сделать спектакль «о разных Маяковских», как называлась ранняя статья поэта». (2)

«Поэта сыграть невозможно, повторяю, и мы играли просто различные грани его дарования (...) Одевались мы, как Маяковский был одет в различное время своей жизни,— по фотографиям. Один из нас — Боря Хмельницкий — был в желтой кофте и в цилиндре, я — в кепке и с кием и так далее». (17)

«В спектакле есть такой эпизод, когда выходят дети, пионеры, и начинают читать стихи Маяковского:

Очень много всяких мерзавцев

Ходит по нашей земле и вокруг...

...Мы их всех, конечно, скрутим,

Но всех скрутить — ужасно трудно...—

читали дети радостно. А потом выходит Маяковский и говорит уже по-другому». (8)

«И выяснилось, что многие стихи, которые мы привыкли слушать такими бравурными, звучащими (...) невероятно жизнерадостно и оптимистично,— они, оказывается, не только такие, но и печальные:

...Товарищ Жизнь,

давай быстрей протопаем

по пятилетке дней остаток...

...Рассказывали нам люди, которые его видели, что он это читал очень печально и задумчиво (...). Был немножечко другой Маяковский со сцены показан зрителям». (9)

«...О чтении стихов. Нельзя, разумеется, требовать от актеров «Маяковского» темперамента, но донести эти стихи в их чеканном ритме, тяжелой значительности, на широком дыхании — актеры обязаны.

В неискренности никого не упрекнешь. Заземление, установка на прозу, которые проскальзывают у многих, идут-та-ки от хорошего. Это реакция на очередную догму — или легенду — на слишком громкого и парадного для задушевных разговоров Маяковского. Но от этой реакции, перехлестнувшей меру, сужаются масштабы личности...

Высоцкий более опытный, чем другие, имеющий школу «Галилея». Он может быть и патетичным, и театральным — без фальши, при полной искренности, хотя не обладает, как и другие, пламенным «нутром» трагика XX века. Или A. Калягин, остро изображающий разного рода «дрянь». Ему, как и Высоцкому, легка синтетическая форма, он свободно включается в сложный монтаж, все делает с заразительным азартом. Форма спектакля изощренна и трудна, некоторые актеры еще не обжились в ней. Это тоже одна из причин скованного дыхания. В массовых сценах не хватает дружности, ритмичности, щегольства и того задора, который был в прежних работах театра». (2)