Говорит Гитлер. Зверь из бездны - Герман Раушнинг

Что они сделают с его завещанием? Не случится ли с ним то же самое, что случилось с завещанием Гинденбурга? Они напишут другое завещание. Все пойдет иначе. Эти мерзавцы изуродуют его творение. Они украдут у него бессмертие. Этот Геринг снова введет монархию. Опустевшее место Гитлера займут Гогенцоллерны. Геринг говорит, что час монархии настал. Не для того ли он трудится, чтобы вернуть на престол Гогенцоллернов? Так хотел старый Гинденбург. Гитлер был вынужден пообещать это старику. Он не сдержал слова.

Все сразу оборачивается против него. Уже никому нельзя доверять, даже Гессу. Что за гнусная рожа у этого Гесса — с маленькими, глубоко посаженными глазами, с противно торчащими скулами! Гесс тоже врет. Все подстерегают его. Его техника, все его коварство и лицемерие обернулись против него. Среди партийцев нет ни прямоты, ни честности. Каждый следит за своим соседом как за смертельным врагом. Это было полезно вначале, когда он только-только поднялся и вместе с этими строптивцами отправился в поход за властью. Он мог использовать одних в игре против других. Но сейчас рядом с ним нет ни одного, на кого он мог бы положиться, ни одного, кто не думал бы в первую очередь о себе и своем личном будущем.

А его прежние противники в массах? Разве их не стало больше, чем когда бы то ни было? Разве они не осмеливаются снова поднимать голову? Эти офицеры и юнкера, перед которыми он до сих пор испытывает некоторое смущение, эти высокомерные чиновники, эти ограниченные промышленники! Масса начинает ускользать от него. Он замечает это. Его чутье безошибочно, его не проведешь. Люди уже ничего не хотят, они ослабли. А как же ему теперь воевать? Как вести их в бой?

Все проблемы внезапно наваливаются на него, они самостоятельны и независимы от его воли. Раньше он подгонял события, сейчас все само двинулось с бешеной скоростью. Его влечет следом. Только приложив усилие, ему удается остаться наверху. Почему все задачи вдруг стали такими тяжелыми? Он уже не волен определять. Эти смертоносные проблемы наделены собственной волей. Они влекут его туда, куда он не хочет. Разве сейчас он должен исполнить все то, за что он страстно боролся? Неужели им удастся шаг за шагом переместить его туда, куда он вовсе не намеревался идти?

Да и достиг ли он вообще чего-нибудь? Не рухнет ли все это, когда он уже не будет стоять во главе? Если бы он, по крайней мере, ввел конституцию, если бы он по-настоящему установил свои законы! Теперь потомкам не останется ничего. Его преемники все изуродуют и извратят, они растопчут и испачкают его память — так же, как он сделал с трудами своих предшественников, своих соперников. Он него не останется ничего, кроме нескольких курьезных построек.

Строить! Наверное, его призвание — быть строителем; когда-то его не приняли в архитектурный институт, и он прошел весь этот долгий окольный путь только для того, чтобы получить возможность строить.

Какой причудливый путь! В нем уместилась вся его жизнь.

В действительности он не сделал ничего долговечного. Все развеется, как предутренний сон. Он достаточно хорошо знает массы. Он жил среди них. Он слишком близок к ним, и он всегда будет их презирать. И массы тоже будут ненавидеть и презирать его. Со всей своей задыхающейся, хрипящей злобой эти выродки отомстят за то, что однажды поверили ему, за то, что пели ему хвалу, хотя он ничем не лучше их самих. Он тоже вырос в канаве. Он обманом взобрался наверх, туда, где ему не место. И те, кто восхваляли его громче всех, первыми бросят в него камень. Эти трусы захотят взять реванш. Но сейчас они молчат и ждут его смерти — как будто он еще не умер.

А жив ли он на самом деле? Может быть, это ему только снится? У него кружится голова. Его жизнь была бредовым сном. Его назовут главным преступником. Он ничего не достиг. Только разрушил. Фундамент, на котором он хотел строить, внезапно исчез. Все как во сне. Где империя, которую он основал? Не отделятся ли Австрия и Чехословакия? Сможет ли он их удержать? Не своими ли руками он создал вековечную пропасть между Рейхом и Австрией? Где же конституция, где гауляйтерства, с помощью которых он хотел вытравить память об историческом прошлом, о княжествах и князьях? Где Великая Германская Федерация, простершаяся на всю Европу? Что будет с его планами социального устройства? Что будет с его вооруженными силами?

Сомнения и страх сжимают горло. Он снова хрипит. Он болен. Он пробует свой пульс. Он испуган. Он весь потен. Он дрожит. Пророчество, последний гороскоп! Он упустил из виду предостережение!

Одиночество подавляет его. Он боится одиночества. Что-то ужасное скапливается вокруг него, когда он один. Он должен видеть людей. Он должен действовать. Ему нельзя думать. Только действовать!

Он идет к лифту.

ЗВЕРЬ ИЗ БЕЗДНЫ

На борту "Мейфлауэра"[14]

Мы в пути. Стремительный бег времени увлекает нас за собой. Или нам это только кажется, а время на самом деле мчится где-то в стороне, мимо нас? Куда несет нас, зажатых меж палубами нашего корабля, на жестких настилах, в затхлом воздухе, лишенных света звезд? Внизу бездонный океан, а над головой монотонно завывает опасность. В подвалах этого города, этой страны — мы словно в трюмах нового "Мэйфлауэра". И уплываем от всего, что казалось простым и привычным, уплываем, лишенные покоя и надежности, к новой земле — далекой, неведомой и, быть может, враждебной. Корабль наш — это Лондон, Англия. И мы совершаем наше паломничество к новому образу жизни, в страну иных эпох. С нами надежда, надежда и уверенность в себе — мы сумеем выдержать это нелегкое плавание.

Надежда… Да, у нас действительно есть надежда. Мечты сопровождают нас в пути. Мы грезим грядущей эпохой, тоскуем о ней; уже проступают ее смутные очертания, ее величие — возможно, это мечта о чуде. Вероятно, мы хотим найти в себе силы навсегда избавиться от однообразия и тревожной утомительности жизни. Повсюду царят опасность, страдания и мрак и трудно представить — какие еще испытания нам предстоят.

Что же оставляем мы позади? И куда нас влечет? Мучительные вопросы нынешнего переходного периода, времени между битвами и в гуще сражений, времени странствий, в котором загадочный ход событий становится непостижимым, уводящим от целостности привычного бытия.

Я выключил свет и выглянул в окно, туда, где позади теннисных кортов в багровых сумерках стелились по небу густые клубы дыма от пожара в доках. Лучи прожекторов метались по небу, перекрещивались, расходились и затем гасли. Сигнальные парашютные огни яркими всполохами разрывали полумрак и медленно опускались к земле. Апокалиптическая ночь! Где-то вверху ревели бомбардировщики, заходя на новый круг. Разрывы — чуть дальше, чуть ближе, свист бомб, падающих уже неподалеку, и вдруг — страшный грохот взрывов совсем рядом.