С тенью на мосту - Наталия Владимировна Рос

– Мне все равно, – сказал я. – Несите свои писульки куда хотите. Когда придет распоряжение, тогда я уйду, а пока за работу. Хватит рассиживаться.

В кабинете я нервно затянулся сигаретой, мысли спутались. Вся моя, казалось бы, только налаживаемая жизнь, скрипит и рассыпается, как глиняные горшки под колесами поезда. Все были против меня, даже те, за которых я боролся, а Марк оказался во главе этой шайки бунтарей, которая без сомнения была основана с подачи мухи Цеце. И я понимал, что все это было чушью собачьей по сравнению с тем, что мой любимый человек страдает, а я беспомощен и вынужден наблюдать за этой страшной и непонятной силой, вламывающейся в жизни людей и искажающей их до чудовищного состояния, когда ты не знаешь, что хуже – жизнь или смерть.

Размышления дали мне мощный толчок и я в порыве какой-то нахлынувшей злобы, подошел к шкафу с документами и начал искать нужные мне сведения. «К черту, пошли все к черту», – бормотал я, перебирая ворох бумаг. Потом я сделал несколько звонков и вызвал к себе испуганного Карича. Через час я вышел к коллегам и вручил бумаги ошарашенной Цецилии Львовне.

– Ознакомьтесь, пожалуйста.

– Вы меня увольняете?! – завопила она, когда прочла содержимое. – По какому праву?

– Я принял решение, что нам больше не нужен детский раздел. Мы сокращаем эту должность. Художники остаются, так как нам нужны иллюстрации, а вы, как больше ненужный элемент нашей цепи, покидаете нас.

– Вы не имеете права самостоятельно принимать решения о ликвидации целого раздела! У вас есть заместитель, Марк Васильевич, и он будет против!

В этот момент на ее крик выскочил Марк и обескуражено выкатил свои круглые коричневые глаза, разом забыв шмыгать носом и покашливать.

– Иларий, что происходит? Этот вопрос мы должны были обсуждать на собрании. Я…я не давал своего согласия об изменениях в журнале!

– Ты уже выздоровел, друг? Твое согласие не нужно, ты тоже уволен, – я ткнул ему бумагу в его круглый живот. – Позвольте представить вам моего нового заместителя – господина Карича, заслуженно занявшего этот пост.

Карич, довольно улыбаясь, вышел вперед и слегка поклонился.

– Господин Карич в течение года проявил себя как трудолюбивый журналист, который принес нашему журналу значительную долю успешных материалов. На эти материалы мы получили наибольшее количество положительных откликов и рецензий. Господин Карич давно стремился к заслуженному признанию, и вы, я думаю, поддержите этого талантливого человека, доказывающего всем нам, что любой из вас, при должном усердии и трудолюбии, может добиться руководящей должности.

Насчет детского раздела, я созвонился с верхом, мы посовещались и пришли к единому мнению, что давно назрел вопрос о новом детском журнале со свежей идеей, полностью противоположной старому, дряхлому разделу Мухи Цеце, простите, Цецилии Львовны. И поэтому Цецилия Львовна с почетом уходит от нас и освобождает место для молодой крови. А что касается вас, Марк Васильевич, увы, я бы предложил вам должность корреспондента, чтобы вы могли остаться в нашем уютном, дружном коллективе, да только вот вы полностью профессионально непригодны. Вашим статьям место в мусорной корзине, откуда прямиком они должны отправиться на растопку печи. Ну что? У кого-нибудь есть еще желание писать подписи о моем увольнении?

Все отрицательно покачали головой.

– Ах да, господин Замейко! – с радостью воскликнул я. – Я осознал, как вас недооценивал. Такой достойный человек, как вы, просто не имеет права задерживаться на такой неблагодарной работе. Поверьте, вы заслуживаете большего, так что вот вам тоже ваша бумага об увольнении. Радуйтесь, мой дорогой, этот прекрасный миг, о котором вы так мечтали, протирая свои штаны на это стуле, наконец-то настал.

Все стояли с раскрытыми ртами и изумленно смотрели на меня, и только Карич услужливо улыбался – у него сегодня был праздник.

Вечером ко мне подошла сконфуженная Дина Сало.

– Простите, – пробормотала она, – я не хотела ничего писать против вас. Многие не хотели писать, но Марк и Цецилия заставили нас. Они все дни, пока вас не было, ходили, угрожали, что изведут, не дадут работать, и мы уйдем на улицу, если откажемся подписывать. А вы знаете, как сейчас непросто найти работу… Простите. Мне очень стыдно.

– Ничего страшного, Дина. Главное, что мы во всем разобрались. Ты случайно не хочешь попробовать себя в детском журнале?

– Вы еще спрашиваете? Я с радостью! – воскликнула она.

– Ну и отлично! – я улыбнулся вымученной улыбкой и вышел.

На улице все сегодняшние события вылетели, как птицы из скворечника, освободив место только мыслям о Марии и Али.

Когда я открыл дверь квартиры, на меня сразу повеяло знакомым воздухом, от которого сжало и защемило в груди. Он был настолько мне знаком, что я буквально был пропитан всем им долгие годы. Это был воздух одиночества. Я щелкнул выключателем и, не разуваясь, оставляя за собой мокрые следы снега, прошел в комнату. На столе лежало письмо.

Иларий, прости меня, но мы уходим.

Сейчас я теряю своего самого близкого человека и не имею права взваливать на тебя эту горькую ношу. Ты и так сделал все, что мог. То, что случилось с Алей, это полностью моя вина, моя ответственность, моя боль и мой крест на всю жизнь. Я должна сама справиться с этим.

Наша встреча была ошибкой. Мы, получив от старика дар, оба прокляли себя. Наша любовь – это тоже проклятье. Она никогда не принесет нам счастье.

Прошу, не приходи к нам. Не ищи со мной встречи. Я не переменю своего решения. Просто забудь меня.

Еще раз прости. Мария.

13

Ближе к утру я проснулся от резкого удара в область сердца, вытолкнувшего меня из ловушки моего сна с братом. Плохо соображая, я включил ночник и, посмотрев на пустую кровать рядом со мной, вспомнил, что Мария ушла. Больше я не смог заснуть и пошел на кухню пить кофе. Весь день на работе я старался отвлечься от мыслей о ней, но они все равно предательски проникали в голову, как неуловимые лазутчики и больно кололи своими кинжалами прямо в сердце. Едва закончился рабочий день, я направился к ее дому. Нет, я отказывался принимать ее записку, как знак расторжения наших отношений. Мне нужны были ее слова, мне непременно нужно было, чтобы она сама все сказала вслух. Я решил для себя так: если она скажет все то, что написала на бумаге, то