Крестоносец. Византия (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

— Эй, urod! — окликнул я графа во всю мощь своих лёгких.

Тот повернулся ко мне, лицо его было перекошено гримасой злобы. Зрители тут же притихли, всем было интересно, чем закончится наш диалог. Или монолог, так как мой соперник всё ещё молчал, раздувая ноздри.

— Ты же вроде собирался драться со мной, нет? Или тебе твой дружок так дорог, что ты решил нарушить каноны рыцарского поединка? Уж не любовничек ли он твой, что ты так за него переживаешь?

Говорил я это на латыни, которую за время нашего путешествия по Дунаю, стараниями Вима кое-как подучил с грехом пополам. Во всяком случае, мой противник меня явно понимал. Как и зрители на трибунах, откуда послышались смешки. А вот Неметуйвари было не до смеха. На лице его, и без того красном, казалось, сейчас просто лопнет кожа, как на переспелом помидоре. Того и гляди графа хватит апоплексический удар.

— Ну да это ваши дела, — продолжал издеваться я, — а пока предлагаю тебе отведать клинка, выкованного лучшим мастеров Оверни Тибо Форжероном.

— Ах ты ублюдок! — наконец прорычал он, причём тоже на латыни. — Сейчас ты умрёшь!

И тут же принялся воплощать своё обещание в жизнь. По недавнему примеру графа Борши он обрушивал на меня удар за ударом, проверяя на крепость такой же, как и у него, клиновидный щит, только мой был украшен ликом святого Януария. Этак мне снова придётся заказывать у какого-нибудь оружейника щит и искать того, кто сможет изобразить на нём отсечённую голову епископа Беневенто.

Так, ну хватит уже, пора и честь знать! Отбив щитом очередной удар неутомимого графа Неметуйвари, я резко, сокращая дистанцию, подался вперёд, выставив перед собой щит наподобие тарана, и врезался в не ожидавшего от меня такого хода соперника. Того отбросило назад, а я наконец-то получил возможность пустить в дело свой клинок. Теперь уже настал черёд проверки на прочность щита моего соперника. Тот отступал, но медленно, по полшага, отведя правую руку с зажатым в ней мечом чуть назад,

Я интуитивно почувствовал, что он сейчас ударит снизу, а у меня грудь и живот открыты — щит я отвёл в сторону, чтобы не мешал амплитуде движений руки с зажатым в ней мечом. В самый последний момент я успел прикрыться щитом от неотвратимо двигающегося навстречу моему паху острию меча.

Вот ведь ублюдок, хотел если не убить меня, то сделать калекой, не способным иметь детей. Так-то у меня один уже всё равно имеется, вернее, появится спустя несколько месяцев на свет, но увы, незаконнорожденный, и будет считаться сыном (или дочерью) другого человека. Я же планировал в будущем наплодить детишек от законной жены, и желательно от Беатрис — я продолжал лелеять мысль, что она меня будет ждать столько, сколько понадобится.

Клинок вошёл в дерево щита так глубоко, что его остриё самым своим кончиком вышло с внутренней стороны. И с первого раза выдернуть клинок сопернику не удалось, а второй попытки я ему не предоставил, рубанув своим мечом по кольчужной рукавице. Руку я не перерубил, но Неметуйвари затряс ею, хищно оскалившись от боли.

Я сбросил щит — теперь он мне с торчавшим из него мечом только мешался — и под вопли зрителей стал наносить удар за ударом, заставляя графа отступать, прикрываясь щитом. Теперь у нас было по одному виду оружия, только у меня наступательное, а у него для защиты. Длилось это с минуту, с трибун уже доносились обидные для графа комментарии, намекающие на его трусость. Хотя, уверен, любой на его месте, оставшись без меча, делал бы то же самое. Эх, сюда бы палицу какую-нибудь, или боевой цеп, вот тогда бы я разнёс его щит в щепки за считаные мгновения.

В какой-то момент мой соперник вдруг перестал отступать, опустившись на одно колено. Неужто всё?! И тут я понял, что сделал он это неспроста — пальцы его правой руки обхватили рукоять меча. Не его меча, тот так и торчал из моего щита, и я гонял Неметуйвари с таким расчётом, чтобы тот не мог к нему приблизиться. А про меч Борши я и забыл. Сначала его щит спас жизнь Роланду, когда Неметуйвари о него споткнулся, а теперь меч мог спасти жизнь самому графу.

Мне же теперь придётся худо. Рука Неметуйвари, кажется, более-менее пришла в норму, во всяком случае, он держал «каролинг» своего дружка вроде бы крепко, и был при щите, а мой валялся метрах в пяти. Да ещё с торчащим из него мечом. У меня же кроме меча имелась только дага, сделанная когда-то из обломка моего прежнего, подаренного отцом меча. Ею при известном умении и везении отмахиваться можно, но недолго.

Вот ведь незадача, думал я, глядя, как шустро соперник вскакивает на ноги и скалится во все… не знаю, сколько у него там зубов, можем, и все тридцать два. В любом случае теперь он чувствовал себя хозяином положения. И тут же оживились его поклонники.

— Дьюла! Дьюла! — донеслось с трибун.

Вот теперь мне пришлось отступать, и куда резвее, поскольку я не был уверен, что в фехтовании на мечах смогу оказать достойное сопротивление графу Неметуйвари. Но в одном из эпизодов я оказался не столь проворен, и мощный удар мечом пришёлся мне в плечо. Он был настолько мощным, что клинок всё же перерубил кольца кольчуги и пластины доспеха, а также кожу плеча и, как мне показалось, была задета мышца. Я тут же почувствовал, как по руке струится горячая кровь, и вскоре она с моих пальцев уже капала на опилки. Вернее, только с одного, среднего, который мне хотелось показать сопернику. Но ведь никто не поймёт в этой эпохе, что значит этот жест, так что придётся обойтись без него.

Шутки шутками, а ситуация складывалась явно не в мою пользу. Рука стала неметь, я теперь даже свой щит не смогу поднять, если даже смогу к нему подобраться, хотя защищаться им, имея торчащую из него полоску стали — то ещё удовольствие. Да ещё и расторопные слуги, мать их за ногу, успели убрать с арены не только раненого Борши, но и его щит. Какого же хрена меч-то оставили, олухи?! Специально для моего соперника?

А тот явно почувствовал вкус крови, тем более что видел, как я орошаю ею усыпанный опилками пол арены. Он снова скалился, но теперь уже от предчувствия своей близкой, как ему казалось, победы. Однако я не собирался давать ему шанс разделаться со мной. Слишком многое я ещё планировал осуществить в этом далёком 12-м столетии от Рождества Христова, где только начал входить во вкус, чтобы быть убитым каким-то несчастным венгерским графом.

Солнце! Вот мой союзник. Оно находилось в зените, и до поры до времени внимания на него ни Неметуйвари, ни я не обращали. Глаза не слепит — и ладно. Но я уже несколько раз заметил, что его свет отражается от наших клинков. И сейчас, поймав снова луч, я вывернул плоскость клинка таким образом, чтобы направить отражённый свет в глаза сопернику. И у меня получилось! Тот на мгновение зажмурился, и мне этого мгновения хватило, чтобы провести разящую контратаку в практически единственную незащищённую железом часть тела — а именно в лицо. И Неметуйвари, снова «прозрев», уже не успевал уйти с линии атаки. Разве что чуть повернуть голову, отчего остриё клинка вылезло не из его затылка, а распахало ему обе щеки и, не исключено, лишило графа нескольких зубов.

Брызнула кровь, зрители ахнули при виде столь страшной раны, а мой соперник смотрел на меня полными ужаса и боли глазами, уже не в состоянии что-либо сделать. В его взгляде я видел холод смерти, которую он уже приготовился принять. И я уже было замахнулся, чтобы подвести итог нашей дуэли, но в последний момент словно чьи-то невидимые, ледяные пальцы обхватила моё запястье, а в ухо явственно прошептали: «Сохрани ему жизнь». Я опустил руку с мечом, встряхнул головой. Что ещё за глюки? Может, перегрелся на солнце?

Но мне уже и самому не хотелось ничьей смерти. Соперник и так наказан, на всю жизнь останется «человеком, который смеётся»[1]. И только сейчас я почувствовал, насколько же вымотан этим боем. Подошёл к своему многострадальному щиту, машинально отмечая, что изображения Януария придётся подновить, но в целом щит ещё прослужит. Уперев одну ногу в его поверхность, выдернул наконец меч и бросил к ногам тихо скулящего графа Неметуйвари.