Семейная Хроника. Сокровенные истории дома Романовых - Вольдемар Балязин

Следующий месяц, проведенный в Лондоне, дал ему очень много. Он сблизился со своей ровесницей королевой Викторией, был радушно принят чопорной английской аристократией, побывал и в парламенте, и на скачках, и в Оксфорде, и в Тауэре, и в доках на Темзе, и в Английском банке, и в Вестминстерском аббатстве[5].

Покинув Лондон, Александр помчался в Гессен, чтобы заверить родителей Марии о своем неизменном намерении стать со временем ее мужем: но о помолвке, а тем более о свадьбе не могло быть и речи, ведь будущей невесте не было еще 15 лет.

Двадцать третьего июня Александр вернулся в Петергоф, чтобы через неделю присутствовать на свадьбе своей сестры, великой княжны Марии Николаевны с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским.

В Петербурге Александр узнал еще одну, главную причину задержки сватовства: оказалось, что вот уже двадцать лет семья герцога Людвига находилась в эпицентре болезненного внимания, оживленных пересудов и скабрезных сплетен при всех дворах Германии.

Виной тому была скандальная матримониальная обстановка в доме гессенских герцогов. Дело было в том, что Людвиг II женился на шестнадцатилетней принцессе Вильгельмине Баденской 23 года назад. После того как у них родилось двое сыновей и дочь, муж и жена взаимно охладели и стали совершенно чужды друг другу.

И вдруг, через 13 лет после размолвки, Вильгельмина родила сына, названного Александром. Не желая прослыть рогоносцем, Людвиг признал его своим сыном. А через год — 8 августа 1824 года — великая герцогиня родила еще одного ребенка — принцессу Марию, ту самую, что пленила сердце цесаревича.

Причем утверждали, что отец обоих детей не был даже дворянином. Чуть позже появилась новая версия происхождения детей, на сей раз гораздо менее экстравагантная и оказавшаяся, кстати сказать, истинной — отцом Марии и ее брата был шталмейстер герцога Людвига швейцарский барон Август Людвиг де Граней, необычайно красивый француз. Зато никаких претензий не могло быть к матери Марии: она была не только законной супругой герцога Людвига, но и приходилась родной сестрой тетке цесаревича — императрице Елизавете Алексеевне, жене Александра I. Ветреный и чувственный цесаревич, мимолетно влюбившись в Лондоне в прелестную двадцатилетнюю королеву Викторию, возвратившись в Россию, вновь воспылал страстью к Ольге Калиновской, и родителям Александра стоило немалых трудов разрушить этот предполагаемый брачный союз, платой за который был отказ императорской короны.

В результате сильнейшего давления на девушку со стороны императрицы Александры Федоровны Ольгу выдали за мужа ее покойной сестры, богатейшего польского магната графа Иринея Огинского. Лишь после этого Александр 4 марта 1840 года выехал в Дармштадт.

Он возвратился в Россию вместе с невестой и своими родителями, встретившими их в Польше в начале сентября.

Пятого декабря Мария была крещена по православному обряду и стала великой княжной Марией Александровной. Теперь следовало подождать лишь венчания. И оно состоялось 16 апреля 1841 года.

Беспрерывные празднества, сначала в Петербурге, а потом и в Москве, продолжались более месяца. Фрейлина А. Ф. Тютчева так описывала Марию Александровну: «Была она высокой, худощавой, хрупкой на вид. Но в то же время — исключительно элегантной, напоминала изящные фигуры немецких женщин, изображенных на старинных гравюрах. И хотя черты ее лица не были классическими, волосы ее, нежная кожа, большие голубые глаза были действительно прекрасными… Вообще, выражение ее лица было всегда невозмутимо спокойным, и нельзя было прочесть на нем ни внутреннее возбуждение, ни видимое воодушевление. Улыбка ее, немного ироническая, странно контрастировала с выражением глаз… Я настаиваю на этих подробностях потому, что редко можно встретить более характерное лицо, на котором бы отражались столь различные контрасты и нюансы, свидетельствующие, несомненно, об очень комплицированном «я».

И даже желчный злоязыкий П. В. Долгоруков должен был признать, что Мария Александровна женщина совершенно незаурядная. «…Мария Александровна в первые годы своего пребывания в России пользовалась репутацией женщины необыкновенно умной, — писал Долгоруков. — При пустом, легкомысленном дворе Николая, который в последние годы своей жизни любил употреблять в разговоре с женщинами тон самый грязный, самый цинический, при этом николаевском дворе, который умел безвозвратно убить в России всякое уважение ко двору, появление среди этого круга молодой женщины, отлично воспитанной, поразило всех. Приличие ее обхождения, ее молчаливость, ее скромность, скрывающая, впрочем, порядочную долю гордости, заставило принять ее за женщину необыкновенно умную. Холодность ее вежливости, вежливости сухой, но самой отменной, приписана была желанию не вмешиваться в дела, чтобы не навлечь на себя гнева грозного свекра. Ее отчуждение от всех, ее любовь к уединению приписаны были осторожности, глубокомыслию и, наконец, отвращению, которое, как полагали, внушая ей жалкий николаевский двор. Все это придавало ей в России огромную популярность».

Кроме ума я прекрасных манер Мария Александровна отличалась и красотой, что делало счастье молодых супругов совершенно безоблачным я удачным во всех отношениях.

Даже легкое облачко, каким была Софья Дмитриевна Давыдова, мгновенно растаяло под лучами любви Александра к своей обожаемой жене, тем более что и сама Давыдова поступила в высшей степени самоотверженно: как только она узнала, что цесаревич полюбил другую женщину, тут же ушла в монастырь, ибо не было в ее сердце места ни для одного земного мужчины, кроме Александра, и она, не став его невестой, стала невестой Христовой.

Но все это произойдет чуть позже, а сейчас мы возвратимся к событиям лета 1839 года, когда цесаревич сошел на берет России у Петергофа, поспешив на свадьбу своей сестры Марии с герцогом Максимилианом Лейхтенбергским.

Новелла 22

Великосветские пассажи вокруг двух свадеб в царском доме

Эта свадьба была первым государственным я семейным торжеством, проходившим в новом Зимнем дворце, еще не до конца достроенном.

Свадьба Марии и Максимилиана состоялась яра обстоятельствах не совсем обычных, которые старалась не доводить до широкой публики, хотя во дворце давно уже ходили слухи, что предстоящий брак заключается не по любви, пожалуй, и даже не по расчету, а по острой необходимости.

Известно было, что восемнадцатилетняя великая княжна Мария Николаевна влюбилась за два года перед тем в князя Александра Ивановича Барятинского и намерена была выйти за него замуж.

Барятинский, бывший на четыре года старше Марин Николаевны, в бытность свою в Школе гвардейских подпрапорщиков, в 1831–1833 годах, прославился своими кутежами и волокитством и был признанным коноводом Петербургской «золотой молодежи», любимым местом сборищ которой был дом князя Василия Сергеевича Трубецкого, генерала от кавалерии и члена Государственного совета, отца пяти сыновей и шести дочерей.

Близко знавшая семью Трубецких графиня А. Д. Блудова писала: «Это было семейство красавцев и даровитых детей. Старшие сыновья были уже скорее молодые люди, нежели отроки, и мы подружились со вторым, Сергеем… В первой молодости он был необычайно красив, ловок, весел и блистателен во всех отношениях, как по наружности, так и по уму; у него было теплое доброе сердце и та юношеская беспечность с каким-то ухарством, которая граничит с отвагой и потому, может быть, пленяет. Он был сорвиголова, ему было море по колено».

Сначала молодые люди, собиравшиеся в доме Трубецких, вели себя более чем пристойно в даже респектабельно. Гостями богатого и гостеприимного дома были молодые гвардейские офицеры-кавалеристы, отпрыски знатнейших фамилий: Г. Г. Гагарин, С. Ф. Голицын, А. Н. Бахметев, Д. И. Нарышкин, Ж. Дантес, Б. А. Перовский, Н. А. Жерве, А. И. Барятинский, М. Ю. Лермонтов, которых один из них — князь Г. Г. Гагарин, будущий прекрасный художник, — называл «небольшим обществом исключительно добрых и честных юношей, очень дружных между собой. Каждый сюда приносит свой небольшой талант и в меру своих сил способствует тому, чтобы весело и свободно развлечься, значительно лучше, чем во всех чопорных салонах. Однажды мы там пропели оперу «Немая» от начала до конца со всеми хорами за роялем — Бахметев, а я — Мазаньелло. (Имеется в виду опера французского композитора Даниела Франсуа Обера «Немая из Портиччи», весьма популярная в это время в Петербурге.) Иногда рисуют, и каждый по очереди позирует. Я нарисовал портреты всего общества. Иной раз мы занимаемся гимнастикой, борьбой и разными упражнениями».

Но по мере того, как молодые люди взрослели, их невинные детские забавы и шалости перерастали в озорство и буйство. И здесь вожаками оставались все те же — Сергей Трубецкой и Александр Барятинский, продолжавшие служить в одном полку — кавалергардском. Летом 1833 года молодые баловни — девятнадцатилетний юнкер Трубецкой и двадцатилетий корнет Барятинский — учинили «весьма изрядную шалость», поводом для которой стало назначение командиром полка сухаря и службиста генерал-майора Р. Е. Гринвальда. Офицеры-кавалергарды, особенно молодые, невзлюбили нового командира и решили «пошалить» особым образом. Свою проделку задумали они приурочить ко дню рождения Гринвальда, который пригласил всех офицеров полка к себе на дачу, располагавшуюся на берегу Каменного острова. Когда почти все гости были в сборе и расположились в саду, выходящем на Неву, вдруг показалась вдали большая лодка, в которой сидели факельщики в траурных погребальных костюмах.