Бухта Анфиса - Лев Правдин

Тут надо сказать, да и сам потом признался, что он испугался, когда его непрочное суденышко, крутясь и раскачиваясь, понеслось с невиданной скоростью. Но скоро он освоился и решил, что никакой опасности пока в этом нет. Одно плохо — шест не доставал дна, и поэтому Ленька не мог управлять плотиком.

Несколько раз он налетал на отмели, и тогда надо было лезть в холодную воду, сволакивать плотик и не зевать, когда поток снова его подхватит, а то останешься на мели.

Но все-таки до устья он не доплыл. Плотик нанесло на огромную сосну, которая упала, перегородив реку. Ленька едва успел прыгнуть в воду и не видел, как его плотик проскользнул под сосновым стволом. Об этом он догадался значительно позже. Оказавшись в воде, он хотел уцепиться за сучья, но только ободрал ладони. Плавать он умел, но на нем была ватная стеганка и сапоги. Все это намокло и тянуло на дно. Он хотел сбросить хотя бы стеганку, но она была туго стянута ремнем. А тонуть ему совсем не хотелось. Единственная мысль и единственное желание было у него — выплыть. Только не поддаваться злой силе, которая тащит его в мутную струящуюся тьму.

Но была какая-то другая, определенно добрая сила, которая помогала ему, стремительно несла по сверкающей солнечной реке, не давала утонуть и в конце концов прибила к берегу. Он вжался лицом в мокрый мох и крепко ухватился за корни, выпиравшие из земли. Он плакал и смеялся от радости».

— Ленька, это все про тебя? — почему-то шепотом спросила Алла.

— А! — отмахнулся Ленька. — Расписывает…

— «Он поднялся. Ноги его дрожали. Его трясло, и он был уверен, что это от холода, хотя стоял жаркий июльский день. Он стащил сапоги и стеганку. Снял всю одежду, выжал воду и снова надел все сырое, тяжелое. Осмотрелся и понял, что до устья он не дотянул самую малость, километра полтора, не больше.

Скоро он был в деревне. Рейдовская радистка Манча Кондакова схватилась за щеки, и глаза ее округлились:

— Ленька! Ох, тошно мне! Рассказывай — что?..

На базу была передана радиограмма, и получен ответ: завтра утром катер доставит разведчикам все необходимое. Леньку раздели, положили на горячую печку. Это он еще запомнил. Но о том, как его на том же катере доставили в районную больницу с воспалением легких, он узнал только через три недели.

Простую эту, будничную историю рассказали мне мой старый друг, начальник отряда геологоразведки Николай Яснов, и мой новый друг Леонид Свищев. Я пришел к нему в больницу, когда он уже числился среди выздоравливающих.

— Где он лежит, в какой палате?

— Лежит! — засмеялась врач Анна Борисовна. — Это состояние ему не свойственно. Он более или менее лежал, когда был без памяти.

Леньку я нашел в больничном садике. Он сидел, окруженный такими же, как и он, выздоравливающими, и рассказывал им что-то забавное. И совсем он не был похож на человека, спасшегося от смертельной опасности при исполнении своего рабочего долга. Как это было, он сам рассказал мне. Но если бы я записал дословно все, как он говорил и изображал, то получился бы рассказ юмористический и отчасти фантастический.

Он, например, рассказал про медведя, который лапой оттолкнул плот, застрявший на отмели. Или про ворону: она летела впереди и садилась на все опасные для плавания места — на коряги, камни — все время ободряюще каркала. А когда он тонул, то его выталкивал наверх кто-то зеленоватый и скользкий, похожий на большую рыбину. Ленька живет в большом добром мире, в котором зло побеждается силой добра, чести, верности долгу.

Отличные, должно быть, люди вырастили и воспитали Леньку! Честь им и слава! В Советской Армии существует славный обычай: командир части выносит благодарность родным солдата, самоотверженно выполняющего свой долг. Начальник геологической разведки Н. Яснов поручил мне поблагодарить Ленькиных родных и воспитателей. Низкий вам поклон, добрые советские граждане!»

Город еще дышал дневным жаром в ночное небо, полное ярких августовских звезд.

— Вы сказали: хорошо, что я вас не забыл. А зачем это? — спросил Андрей Фомич.

— Не знаю… Приятно, когда знаешь, что ты не забыт друзьями.

«Друзья, — подумал Андрей Фомич. — Ну, друзьями-то мы никогда не были. Не дошло до этого».

Они вышли на балкон, ожидая, когда Ленька приберет на кухне.

— Вы, наверное, думаете: зачем я пришла к вам?

Этот вопрос смутил Андрея Фомича. Он и в самом деле думал об этом и ждал, когда же она скажет о деле, для которого пришла. Он спросил:

— А разве заходят только для дела?

— Ну, это не так просто. Прежде бы я не могла прийти к вам, даже зная, что Надя дома. Не отважилась бы.

— А я думал, у вас на все отваги хватит.

— Нет. Вы помните, как у нас тогда все получилось? Долго я отдышаться не могла. Вы меня тогда, как того Ленькиного зайчика: пиф-паф!

— Вот как! Дело прошлое. Забытое. А я ведь тогда себя вроде того подбитого зайчика считал.

Два зайчика одним выстрелом! Кто же охотник? «Любовь», — подумал Андрей Фомич, но сказал:

— Глупость наша…

И услыхал ее негромкий торжествующий смех и ее слова:

— Любовь глупой не бывает… Я это недавно поняла.

И он понял, что это она не о той давней, убитой любви говорит, а о новой, своей, которую не убьешь, как глупого зайчика.

— Ага, — сказал он, — Артем.

Он сказал это так свободно и просто, будто в этом не было ничего особенного, никакой тайны и все об этом знают. И она ответила с таким ликующим спокойствием, как говорят о невозможном счастье, о котором можно только мечтать, но чудо совершилось, и оно пришло.

— Да. Я потому к вам и пришла, что полюбила и он меня полюбил. В этом, наверное, главное. Потому что, когда оба любят, то ничего не страшно и все кажется доступным. А пришла я к вам вот зачем: как попасть на Старый Завод?

— Зачем вам это? — спросил он.

Старый Завод! Оттуда все и началось. Именно оттуда идут все радости и беды. И не только для него. Вот и Артема тоже захватило. А теперь и она рвется туда же, где все такое произрастает.

— Туда уехал Артем. Я и подумала, а почему бы и мне не взглянуть на этот рай земной?

Он так долго не отвечал, что она удивленно оглянулась. Стоит, ухватившись за перила и так пристально смотрит вниз, в темноту, словно заметил там что-то подозрительное.

— Он, что же?.. — начал он, но Алла перебила его:

— Он в эти дни переломил самого себя и всю свою жизнь.

— Что он сделал?

— Это он имеет право рассказать только сам. А я теперь должна быть с ним. Со всеми его мыслями. И если он в чем-нибудь виноват, то и я хочу быть виноватой в том же. Я не позволю ему оберегать меня от его забот. У нас все будет пополам. Я не могу и не хочу жить, как Надя. Как вы с Надей. Зачем вы мучаете ее, зачем оберегаете от своих забот? Ведь они не только ваши, они общие. Ей хочется быть всегда со своим мужем, и не только в любви, а во всем, во всем! А вы отняли у нее самое главное. Так нельзя с нами. Что же вы молчите?

— А что говорить?.. — Он виновато улыбнулся. — Такого она меня приняла.

— Она любит вас и все прощает.

— Все понятно. Мне тоже надо на Старый Завод. Послезавтра суббота. Хотите, вместе и поедем? В этот ваш рай.

— Ох, как долго! Я хочу, в крайнем случае, завтра.

— Хорошо, завтра. Пароход идет в девять. В семь часов утра мы должны быть на Перми-второй.

Оторвавшись от перил, он деловито прошел в комнату.

— Ленька, хочешь на Старый Завод? Тогда поторапливайся. Проводим тетю Аллу, и я еще успею позвонить своему заместителю.

«Завтра, — подумала Алла. — Завтра я увижу его…»

Вечер у Николая Борисовича

Маленький, аккуратный домик с квадратным окошком и очень просторной верандой был так не похож на все остальные строения, что Артем сразу определил — здесь живет Николай Борисович. Много ли надо человеку, который привык жить у всех на виду и дышать чистым воздухом? И не щадить тех, кто пытается отравить этот воздух.

Подумав так, Артем слегка смутился: ведь он тоже явился сюда со своими сомнениями. И за это ему сейчас влетит. Он был убежден, что тут, на Старом Заводе, надо верить ближнему и говорить все напрямую. Вилять, хитрить и вообще держать камень за пазухой — это уж совсем последнее дело, в чем его и убедила недавняя беседа с Зиной.

Как известно, поговорка насчет камня за пазухой была создана раньше, чем изобретен портфель, в котором камни носить куда удобнее, чем за пазухой. Может быть, поэтому портфель, который он тащил, показался ему таким тяжелым, когда он подходил к деревне, зная заранее, что сейчас он будет изобличен и, может быть, изгнан.

Неподдельная радость встречи ошеломила его. Николай Борисович бросил пилу, которой он пилил какую-то жердь.

— Вот это молодец, что приехали. Я вас давно ждал. Ну, что там, в городе? Садитесь.