Казнить нельзя помиловать - Шохом Дас
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Мне надо рассказать вам о Гарри, – начала она нехарактерно мрачным голосом.
Мистеру Гарри Джексону было всего 19. Он обвинялся в нападении на полицейских при исполнении должностных обязанностей. Гарри позвонил в полицию и заявил, что, пока он спал, в его квартиру проник домохозяин и сделал ему инъекцию крови, зараженной ВИЧ. Кроме того, он был убежден, что тот же домохозяин нарочно установил радиоактивные пожарные датчики, чтобы Гарри заболел раком. Когда полиция приехала, проверила его жалобы и сказала, что он не прав, Гарри пришел в возбуждение и принялся ругаться и плеваться в полицейских. Те учли, что ему нехорошо, поэтому простили его на первый раз и сумели успокоить. Но когда они собрались уезжать, Гарри в халате выбежал из дома и швырнул в их машину кирпич. Тут уже его не простили.
Когда я увидел Гарри в помещении для содержания под стражей в здании суда, он был погружен в себя и не желал идти навстречу. Лег на скамью в допросной, натянул на голову худи, не обращал внимания на кофе и первые 20 минут отказывался отвечать на любые вопросы. После мягких уговоров он все же согласился поучаствовать в обследовании, но ответы его оставались очень расплывчатыми и уклончивыми. Гарри был убежден, что все тот же домохозяин занимается продажей детей в сексуальное рабство. Я спросил, есть ли у него доказательства. Он ответил, что подслушал телефонный разговор подозреваемого, но подробности сообщать отказался. Отдельные элементы рассказа Гарри не складывались в единое целое – например, он сам сказал, что в указанное время домохозяин был в другом здании, а из этого я заключил, что у Гарри была галлюцинация. Мои подозрения подтвердились, когда он стал жаловаться, что слышит голос этого человека, когда пытается уснуть, – он нашептывает ему на ухо издевательские замечания, в том числе обзывает педофилом и высмеивает за то, что лобковые волосы у него жидкие, словно у девчонки. Гарри признался, что оскорбления продолжаются уже долго и сильно подорвали его уверенность в себе и испортили настроение. Гарри обмолвился, что у него есть конкретные планы самоубийства, в частности он хотел броситься под автобус номер 9. При этом он верил в то, что 666 – знак Сатаны, а если сложить эти цифры, получится 18, а сумма этих цифр равна 9. Для нормального человека это какая-то чушь, но его охваченный бредом рассудок был уверен, что это транспортное средство послано дьяволом. Я, естественно, вспомнил ужасный случай с Элджином. И отогнал навязчивую картину – Гарри в инвалидном кресле с культями на месте ампутированных рук. Такого я допустить не мог.
Я попробовал быть настойчивее и спросил, решил ли он, где и когда именно совершит самоубийство. Тут манера поведения Гарри резко изменилась. Только что он был заторможенным, раздражительным и отстраненным – и мигом стал параноидно настороженным.
– Почему вы задаете мне такие тупые вопросы? Не ваше дело. Если я и заключил сделку с дьяволом, это личное.
И он швырнул стакан с кофе в разделявшую нас стеклянную панель. После секундной паники мы с моей белоснежной рубашкой мысленно поблагодарили сотрудников суда за то, что у них хватило предусмотрительности отвести нам эту допросную, а не открытую, которая была дальше по коридору. Гарри отвернулся, снова улегся и туго стянул тесемки своего худи – точь-в-точь черепашка, прячущаяся в панцирь.
Тревожные сирены завыли после беглой оценки риска суицида. Во-первых, демографические данные. Гарри бы молод, мужского пола, одинок, жил один и не имел почти никакой социальной поддержки – все эти факторы повышали вероятность, что он сведет счеты с жизнью. Во-вторых, у него была психическая болезнь с активными симптомами, которые очень беспокоили его – это колоссальный фактор риска. Что касается актуальных социальных стрессогенных факторов, Гарри был вынужден еще и иметь дело с последствиями своего недавнего столкновения с законом, ему грозило тюремное заключение. Но сильнее всего тревожило, что у Гарри сложился четкий, продуманный план самоубийства, который он пытался скрыть (в противоположность общим размышлениям безо всяких конкретных намерений). Я запустил долгий процесс организации для него осмотра в рамках закона об охране психического здоровья, чтобы из зала суда госпитализировать его в психиатрическую больницу. Это процесс вечно ползет еле-еле, будто в крутую горку. Поскольку насилие в прошлом – один из сильнейших прогностических факторов насилия в будущем, я отыскал солиситора Гарри, чтобы получить его личное дело из Национальной компьютерной сети полиции. Там был только одно осуждение за владение марихуаной несколько лет назад и ни единого насильственного нападения. Следовательно, обычное закрытое психиатрическое отделение представлялось более подходящим для Гарри, чем судебно-психиатрическое, поскольку рецидив насилия виделся крайне маловероятным (по крайней мере, по отношению ко всем на свете, кто не сдавал ему квартиру).
Увы, свободных мест в этом отеле не нашлось, что постепенно становится нормой. Ни одной свободной больничной койки в нужном микрорайоне – в Бренте на северо-западе Лондона. Поэтому Гарри пришлось отправиться ночевать в тюрьму и ждать там, пока больничные администраторы за кулисами развили бурную деятельность. Чтобы освободить место, нередко бывает достаточно выписать наименее нездорового пациента в отделении (однако это не значит, что он здоров), либо «договориться» с другой больницей и «взять койку в долг».
Назавтра, когда я снова увидел Гарри в суде, он кипел от гнева из-за предстоящей госпитализации.
– Да как вы посмели отправлять меня на принудительное лечение? Я не псих! Сами вы псих!
– Мне очень жаль, что это вас так огорчает, но меня очень беспокоит ваша безопасность, и я думаю…
– А идите вы все в жопу со своим беспокойством! Я вас о помощи не просил. Оставьте меня в покое.
Я глубоко вздохнул.
– Наша главная задача – обеспечить вашу безопасность. Надеюсь, вы не пробудете в больнице слишком долго. Если подобрать медикаменты и обеспечить нужную поддержку…
– Зря я вам поверил! – бушевал Гарри. – Зря сказал про дьявола и его автобус. До чего же вы скользкий тип – прикидываетесь, будто волнуетесь за меня. А на самом деле вам только повод дай, чтобы меня упечь. Судье не за что
