Казнить нельзя помиловать - Шохом Дас

нему домой, чтобы помочь разобраться с документами на льготы. А в последнюю минуту якобы передумала, и Элджин обиделся. Он уговорил ее зайти наутро, но она опоздала больше чем на три часа, что его еще сильнее разозлило. Саркастическое замечание вызвало поток оскорблений, потом ссору, потом драку. Элджин утверждал, что Сабрина хотела ударить его молотком. Сказал, что о том, что было после этого, у него сохранились лишь обрывочные воспоминания, а когда он «пришел в себя», оказалось, что он лежит рядом с телом Сабрины. Тогда Элджин понял, что задушил ее. Я попытался составить представление о его мыслительных процессах в этот момент, чтобы понять, действовал ли он в рамках самозащиты, под влиянием гнева или это была непосредственная реакция на симптомы душевной болезни. Но он не мог ничего объяснить и только отвечал на все вопросы «Я не знаю». Расплакался, твердил между рыданиями «Сам не знаю, почему я это сделал. Я себя ненавижу. Она хорошо со мной обращалась. Лучше бы я умер». Как врач я ощущал инстинктивную симпатию к больному передо мной и не мог осудить его. Как психиатр, проводящий обследование, я понимал, что мне нужно сохранить достаточно прочный контакт с пациентом, чтобы поддержать течение разговора. Но при таких обстоятельствах это было непросто. В какой-то момент слезы хлынули по щекам Элджина рекой, а без рук он мог только промокать их плечом. Я ощутил порыв встать и найти коробку салфеток, хотя я знал, что по строгим протоколам службы безопасности Белмарша это наверняка запрещено (или, наоборот, для этого нужно прочитать и подписать сильно переусложненное заявление). Так что я ничего не мог поделать и только смущенно ерзал на стуле, сопротивляясь желанию почесать лицо: от сочувствия у меня все чесалось.

Кроме того, Элджин сохранил очень смутные воспоминания и о попытке самоубийства.

– Я как будто застрял в чужом теле и смотрел чужими глазами. Словно страшный фильм. Но я заранее знал, чем все кончится. Я знал, что надо заплатить жизнью за то, что я отнял ее жизнь, – просипел он. И пояснил, что где-то через месяц очнулся в больнице и узнал, что ему ампутировали и руки, и ноги. Оттуда его перевели в тюрьму, прямо в медсанчасть. Он утверждал, что у него было очень плохое настроение и что он каждый день задумывался о самоубийстве, хотя, по горькой иронии судьбы, не мог ничего предпринять из-за инвалидности.

Поскольку Элджин совершил три убийства, с большими промежутками между ними, но до ужаса одинаковые, мне нужно было ответить на вопрос, не виновата ли система, не подвела ли она Элджина, общество, а главное – жертв. Можно ли было предсказать такое? Анализируя этот вопрос, я старался сохранить объективность и исключить предвзятость, которая могла бы потребовать от меня защитить коллег-психиатров. С какой стороны ни взгляни, с 1998 года, когда Элджина выписали из больницы, депрессия у него была в стадии ремиссии. За ним тщательно наблюдали в государственной службе психиатрической помощи, и в его поведении не было ничего особенно опасного, невзирая на случавшиеся время от времени периоды сниженного настроения. Ни одного случая агрессии, насколько нам известно. И Сабрину предупредили о его прошлом. Если в их отношениях и были случаи домашнего насилия, она о них не сообщала, хотя социальный работник заходил к ним много раз и все выяснял. Может быть, боялась последствий? Боялась, что Элджин ее накажет, боялась, что внешнее воздействие разрушит их отношения? И в самом деле, складывалось впечатление, что депрессия у Элджина в последний месяц перед убийством постепенно усугублялась, хотя оставалась на ранних стадиях. Сохранились записи о том, что раза два он ходил к участковому психиатру и жаловался, что стал слезлив, ему одиноко, а будущее видится в пессимистическом свете. Насколько я мог судить, была проведена полная оценка рисков, и Элджину удалось убедительно отрицать, что у него есть мысли и намерения совершать насилие. Можно возразить, что, учитывая убийства, которые он совершал в прошлом в периоды обострения депрессии, вероятно, нужно было быть в этом вопросе прилежнее и наблюдательнее. Однако трудно обосновать, зачем нужно бросать больше ресурсов на регулярное наблюдение за человеком вроде Элджина, когда на самом деле у психиатров есть много других пациентов, гораздо более агрессивных и высказывающих прямые угрозы. И даже если бы удалось наладить дополнительный мониторинг, что изменилось бы? В то время не было никакой логической причины класть Юджина в психиатрическую клинику, поскольку он не был настолько тяжело болен, чтобы ему требовалась госпитализация. Он аккуратно принимал лекарства, поэтому в принудительном лечении не было необходимости – ни к чему было колоть его иглами. С моей точки зрения, это убийство было импульсивным поступком, бессмысленным и спонтанным. То есть это была полная противоположность всему, что можно было бы связать с постепенно нагнетавшейся яростью, в принципе предсказуемой, или с обострением психической болезни. Хотя у меня не было никаких претензий к каждому отдельному решению, которые принимали и отдельные врачи, и службы, но стоило отступить на шаг назад и просто взглянуть на картину в целом, как становилось ясно: если система допустила, чтобы один человек совершил три одинаковых жестоких убийства, в ней что-то неладно. Та самая туманная, ни за что не отвечающая система. Дело в том, что только крошечная доля убийц повторно отнимает чью-то жизнь (такая крошечная, что невозможно собрать осмысленную статистику). И это обстоятельство в сочетании с тем, что Элджин в промежутках между своими чудовищными злодействами не сообщал, что собирается вернуться к насилию в будущем, и привело к тому, что арсенала служб психиатрической помощи оказалось недостаточно.

Интересно, что Элджина по заданию суда обследовали еще два психиатра одновременно со мной, и все наши заключения оказались разными. Это часто бывает в судебной психиатрии и отражает тот факт, что в какой-то степени все психиатрические конструкты рукотворные и произвольные, в противоположность научно доказанным, и этот факт я готов признать. Один доктор решил, что у Элджина нет никаких психических болезней, а другой поставил диагноз «умеренная депрессия». Я посчитал, что у него легкая депрессия, поскольку, несмотря на симптомы, уровень функционирования у него в целом сохранялся – он ходил на работу дважды в неделю, сам покупал все необходимое, пользовался общественным транспортом и ходил в паб пообщаться.

Для своего отчета я тщательно рассмотрел все критерии ограниченной вменяемости. И пришел к выводу, что хотя есть некоторые данные, подтверждающие, что в момент убийства у Элджина было какое-то расстройство психического функционирования в виде сниженного настроения, ее тяжести было недостаточно, чтобы существенно повлиять на