Вайдекр - Филиппа Грегори

ГЛАВА 11

Верхний, третий этаж западного крыла использовался как большая кладовая. Это был длинный, низкий чердак, который тянулся во всю длину крыла и окнами выходил на север, где лежали общественные земли, и на юг, в наш сад. Когда я маленькой не знала, куда приложить свою энергию, я часто прибегала сюда и прыгала, пела, скакала, зная, что здесь меня никто не услышит. В его середине потолок поднимался, а у торцевых стен с окнами так сильно снижался, что уже к одиннадцати годам мне приходилось стоять здесь пригнувшись. Раньше это помещение было забито старой мебелью, выброшенной из остальных комнат, но после того, как я велела ее заново отполировать и поставить в моих комнатах, оно опустело. Только в центре полукруглой арки остались стоять седельный станок папы, оборудование к нему и козлы.

Все это мне удалось сохранить нетронутым, не привлекая чьего-либо внимания. Я освободила станок от седел и поставила козлы в центре чердака. Папины пальто, ботинки, его книги по выращиванию лошадей я сложила в большой сундук, но оставила поблизости его охотничий нож и большой длинный кнут.

Затем я наняла в Экре плотника и приказала ему прибить два прочных крюка в стене на высоте плеч взрослого мужчины и два других — у самого пола.

— Надеюсь, что я все сделал правильно, — пробормотал плотник, закончив работу, — только не могу понять, для чего они.

— Все отлично, — ответила я, разглядывая крюки. Я заплатила ему за работу и еще столько же за молчание. Это было хорошей сделкой. Плотник знал, что если он нарушит молчание, то я узнаю об этом и больше он никогда не найдет работы в Суссексе. Когда он ушел, я привязала к крючьям прочные кожаные ремни. Теперь все было готово. Вблизи камина стоял шезлонг, уже давно втайне от всех я принесла сюда несколько подсвечников и бросила на пол овечьи шкуры.

Я была готова, но не могла заставить себя начать.

Это не было нерешительностью, но я не находила в себе сил. Речь шла скорее о Гарри, нежели обо мне, и я нуждалась в каком-то событии, которое подтолкнуло бы меня к действиям. Даже когда Селия спускалась к завтраку слишком поздно, с голубыми тенями под глазами, но с улыбкой счастливого ребенка, я ничего не предпринимала. Я не была готова. Но однажды вечером Гарри спросил меня:

— Ты не уделишь мне внимание после ужина, Беатрис? Может быть, ты посидишь со мной, пока я буду пить портвейн?

— С удовольствием, — ответила я, подождала, пока Селия и мама уйдут из комнаты, и села в дальнем конце стола. Дворецкий налил мне рюмку ратафии и поставил графин с портвейном около Гарри. После этого он оставил нас.

В доме стояла тишина. Я задумалась, помнит ли Гарри другой такой же вечер, когда мы в молчании сидели в притихшем доме, а языки пламени играли на стенках камина, а потом мы слились друг с другом на твердом деревянном полу этой самой комнаты. Но, увидев его мальчишескую улыбку и чистые счастливые глаза, я поняла, что он не помнит ровным счетом ничего. Теперь другое тело и другие поцелуи согревали его. Наша страстная, запретная любовь принадлежала прошлому.

— Я должен поговорить с тобой кое о чем, что делает меня очень счастливым, — сказал Гарри. — Я не думаю, что это будет сюрпризом для тебя. По-моему, это ни для кого не новость.

Я вертела тонкий стебель рюмки между пальцами и ничего не говорила.

— Доктор Мак Эндрю обратился ко мне, как к главе семьи, и просил у меня твоей руки, — торжественно сообщил Гарри.

Я невольно вскинула голову, мои глаза блеснули.

— И что ты ответил? — выстрелила я в него вопросом.

Он замер в удивлении.

— Естественно, я сказал «Да», Беатрис. Я думал… мы все думали… я был уверен, что…

Я вскочила на ноги, резко отодвинув стул.

— Ты дал свое согласие, не поговорив со мной? — спросила я ледяным голосом, в то время как мои глаза метали зеленое пламя.

— Беатрис, — мягко произнес Гарри, — все видят, что ты любишь его. Конечно, его профессия несколько необычна, но он из прекрасной семьи и… баснословно богат. Конечно, я сказал, что он должен поговорить с тобой. А что другое я должен был сказать?

— А у него есть где жить? — выкрикнула я, и мой голос сорвался в рыдание. — Где я буду жить, осмелюсь я спросить? — Мой ослепленный гневом разум ухватился за это препятствие.

Гарри успокаивающе улыбнулся.

— Беатрис, я думаю, ты не представляешь себе, насколько богат Джон Мак Эндрю. Он планирует возвратиться домой, в Эдинбург и может купить там для тебя даже Холируд Пэлис, если на то будет твое желание. Он вполне может себе это позволить.

— Итак, я могу выходить замуж и отправляться в Эдинбург? — неистово выкрикнула я. — А как же Вайдекр?

Гарри, совершенно растерявшийся от моего гнева, все еще пытался урезонить меня.

— Вайдекр может прожить без тебя, Беатрис. Бог свидетель, ты хозяйка здесь и даже больше того, но это не должно останавливать тебя. Если твоя жизнь и твое счастье зовут тебя в Шотландию, то Вайдекр — последнее, что должно помешать тебе.

Если бы я не была совершенно ослеплена гневом, я бы громко рассмеялась. Одна мысль о том, что моя жизнь зовет меня в какой-то городской дом в Эдинбурге, а моя любовь к светловолосому незнакомцу может заставить меня покинуть Вайдекр, выглядела комически смешной, если не ужасной. Совершенно непереносимой.

— Кто знает об этом предложении? Мама? — бешено спросила я.

— Никто, кроме меня, — торопливо уверил меня Гарри. — Я хотел прежде всего поговорить с тобой, Беатрис. Но, возможно, я упомянул об этом в разговоре с Селией.

Его голос, такой размеренный, успокаивающий, такой шоколадно мягкий голос, принадлежавший облеченному властью мужчине, который на протяжении долгих веков привык обладать и распоряжаться женщинами и их судьбами, смел последние остатки моей сдержанности.

— Пойдем со мной, — приказала я и схватила со стола подсвечник. Гарри издал изумленное восклицание, оглянулся вокруг, ища спасения, и, ничего не найдя, последовал за мной. Из холла мы видели открытую дверь гостиной и слышали тихие голоса мамы и Селии, спокойно вышивающих алтарный покров. Но я, не обращая на них никакого внимания, повернула к главной лестнице. Гарри следовал за мной, безмолвный, но послушный. Мы прошли первый поворот, затем второй, а за третьим лестница сужалась, и огонек моей свечи едва мерцал в полной темноте.

— Подожди здесь, — приказала я и открыла дверь своим ключом. В комнате я быстро выскользнула из моего вечернего платья и надела ту самую зеленую амазонку, которую я носила в лето возвращения Гарри из школы, когда он увидел меня обнаженной на полу старой мельницы. Длинный ряд пуговиц облегающего жакета я не стала застегивать. Под ним ничего не бьшо. В руке я держала старый отцовский кнут — длинный тонкий кожаный ремешок, прикрепленный к черной эбонитовой рукоятке, украшенной серебряным наконечником.