В тени побед. Немецкий хирург на Восточном фронте. 1941–1943 - Ханс Киллиан

Лицо Густеля посинело. Дыхание становится прерывистым, кровяное давление резко падает, пульс скачет. Считанные секунды играют решающую роль. Едва закрепив последний стежок, я тут же снимаю с артерии верхний зажим. Сосуд заполняется кровью. Затем удаляется нижняя петля. Теперь кровь устремляется через огромную безымянную артерию в сонную и подключичную артерии, давление повышается, сосуды напрягаются, артериальный шов выдерживает, он не расходится. Густелю становится лучше. Мы вздыхаем с облегчением.

Дальнейшее лечение не представляет никаких сложностей. Только левую грудную полость после сшивания раны нам приходится дренировать, так как внутрь проник воздух. Затем операция завершается.

В изнеможении я отхожу от операционного стола. Все радуются удачному исходу операции. Начальник даже открывает бутылку шампанского. Он пьет за спасение нашего Густеля. Но я категорически отказываюсь, ведь Густель еще не спасен. Его жизнь по-прежнему висит на волоске. Никто не может сказать, по какой причине он дважды терял сознание.

Уже после полудня начинают сбываться мои мрачные предчувствия. Густель не просыпается ни утром, ни после обеда. Несмотря на очень легкий наркоз, он все еще без сознания. Мы никак не можем найти этому объяснения, поскольку правая сонная артерия выше места наложения шва пульсирует очень интенсивно, приток крови к мозгу абсолютно не затруднен. В конечном итоге все указывает на повреждение головного мозга. Начинаются параличи.

Ночью меня будят. Я со всех ног бегу на другой берег Шелони, мучаясь от неопределенности. Слишком поздно! Когда я подхожу к его постели, он умирает прямо на моих глазах.

Непостижимо! Я отчаянно пытаюсь ответить на вопрос: что же произошло? Повреждение мозга? Нужно знать точно.

Утром Шмидт сначала открывает операционную рану, проверяя мой шов в месте разветвления безымянной артерии. Он держался безупречно, в сонной артерии тоже все в порядке, нет никаких тромбов. Тут кроется какая-то тайна. Теперь Шмидт поднимает огромную вялую вену, проходящую поперек больших артерий, разрезает ее и раздвигает концы вены в стороны. Внезапно он вздрагивает и смотрит на меня. Мне передается его душевное волнение. Он обнаружил патологию сосудов, которую не заметили мы. Теперь ее можно увидеть.

Вопреки всем анатомическим закономерностям, не только правая, но обе сонные артерии, питающие головной мозг, у Густеля выходят из одной общей безымянной артерии. Так вот чем объясняется ее огромный размер, удививший меня с самого начала.

– Значит, закручивая петли, мы два раза полностью перекрывали приток крови к головному мозгу! – с ужасом восклицаю я.

– Да, так оно и было, – подтверждает Шмидт, – это злой рок!

Тридцать восемь раз, применяя новый метод, я успешно оперировал такие опасные ранения, как повреждение подключичной артерии, двадцать раз – ранения сонной артерии. А вот спасти моего Густеля не сумел.

Берлинская конференция

В последнее время с фронта приходят хорошие вести.

6 мая удалось освободить Холм. Гарнизон находился в окружении сто дней.

На линии фронта в районе Волхова разгорелись тяжелые бои. К северу от Ильмень-озера наши войска смогли блокировать глубокое вклинение противника, русские оказались в окружении.

Неожиданно главный врач сообщает мне, что я должен отправляться в командировку на рабочее заседание хирургов-консультантов, которое будет проходить в Берлине 18–19 мая, и выступить с докладом об обморожениях. Времени на подготовку остается совсем не много.

Утром 10 мая меня отвозят на машине до аэропорта Южный Псков. На самолете я добираюсь до Риги, а оттуда на курьерской машине до Кенигсберга. Уже ночью я оказываюсь в Берлине. Остается несколько дней до начала заседания, чтобы съездить домой во Фрейбург, мне сразу дают отпуск.

Четыре дня я провожу дома, к сожалению, они омрачены внезапной кишечной непроходимостью – следствием аппендицита. Правда, на второй день проблема благополучно разрешилась. Но вот сладкий сон заканчивается, я все еще продолжаю грезить в поезде по дороге в Берлин. Утром 18 мая мы встречаемся в Военно-медицинской академии. Навстречу мне по коридору огромного здания несется главный хирург инспекции медицинской службы и уже издалека взволнованно кричит:

– Это просто невероятно!

– Что случилось?

– Сюда заявился Паукер. Вы себе представляете! Паукер!

– Что, наш главный прижигатель?

– Вот именно! Собственной персоной!

– Чего он хочет?

– Как чего, продвинуть свой метод. Добился встречи с инспектором!

– Крепкий орешек! Но послушайте, выходит, главный врач отправил его в отпуск специально с этой целью? Значит, это направлено против нас, против меня лично!

– Можете не сомневаться!

– Интересно, что он задумал?

– Конечно же отстоять свой метод и сделать все возможное, чтобы отменить запрет. Он разговаривал с инспектором и добился разрешения перед началом заседания нашей группы еще раз рассказать хирургам-консультантам о своем методе прижигания, после чего на основании нашего вотума должно быть принято окончательное решение.

Черт знает что такое! Никак не ожидал. Вот упрямый тип, этого у него не отнимешь.

– Потом начнутся прения, и вам дадут первое слово. После вас – профессору Карелису, который проводил опыты на животных. Мы не мы будем, если не расправимся с этим господином.

– Расправимся, не беспокойтесь. И беспощадно. Я разделаюсь с ним ради раненых!

Мы поднимаемся наверх в зал заседания. Постепенно собирается большой круг приглашенных. Здесь присутствуют видные профессионалы, такие крупные специалисты, как Гулеке, Теннис, Пейпер, Росток и конечно же Фердинанд Зауэрбрух. Хирург-консультант инспекции медицинской службы руководит работой заседания. Он открывает его и приглашает подполковника Паукера занять свое место.

Все взгляды устремляются на низенького, коренастого человека, изо всех сил старающегося принять наглый и самоуверенный вид. Советник заявляет, что господин инспектор разрешил господину подполковнику Паукеру перед началом заседания сделать отчет о своем методе прижигания ран. После чего ученый совет должен окончательно решить, оставить в силе запрет на прижигание ран на фронте или нет.

– Слово предоставляется господину Паукеру.

Паукер вскакивает с места, встает в позу, бряцает шпорами, кланяется, точно деревянный, и хорошо подобранными и, сразу видно, заученными фразами начинает пространный доклад о пользе прижигания. Он хвастает и сыплет цифрами. Кажется, что вся моя беспощадная критика разбилась о него, как о стенку горох.

Две или три минуты проходят гладко, затем Паукер теряет мысль, как уже было однажды, и начинает нести бесконечный вздор. Создается впечатление, что он сам не вполне уверен в той бессмыслице, которую так многословно излагает. Наконец, советник не выдерживает, вмешивается и просит господина Паукера выражаться покороче и заканчивать свой доклад. В конце концов, на повестке дня еще много вопросов. Однако несгибаемый Паукер не смущается и не дает сбить себя с толку.