Зов Оз-моры - Андрей Хворостов

— У меня не было выбора, голубка моя, — ответил Денис. — Как увидел я заплечных дел мастера, так и ушла душа моя в пятки. Бился с татарами, с ногайцами, с черкасами, с медведем… Никого не боялся, а здесь трясся, как лист на ветру. Воевода сказал мне: «Либо в стремя ногой, либо в пень головой». Вот я и согласился…

— И, поди, рассказал ему всё? Как мы поехали в Тонбов…

— Он и так всё знал.

— А про Вирь-аву ты ничего ему не говорил?

— Я ж не совсем разума лишился.

— Вот и не говори о ней никому, а то решат, что ты ополоумел, и со службы прогонят…

К вечеру вьюга совсем разбушевалась. Ветер свистел и бросался снежными хлопьями в дверь караульной избы.

«Что теперь с нами будет? Быков вроде бы человек не мстительный, но всему же есть предел. Он наверняка озлится на нас. Вдруг своих молодчиков пришлёт?» — думала Варвара и опасливо вслушивалась в шум за дверью. В нем ей слышались шаги и голоса подручных козловского головы.

Перед сном, чтобы успокоиться, она начала разглядывать подаренный Денисом сюльгам, и на его золотой поверхности вновь увидела Деву воды.

Глава 39. Лазоревые яхонты

39. Лазоревые яхонты

Ведь-ава понемногу освоилась в Вельдеманове. Ей, как и Деве леса, пришёлся по душе круг местных молодушек и девушек на выданье, которые образовали там тугое сообщество, чётко отмежёванное и от девочек-подростков, и от рожавших баб. Молодые женщины вместе играли, гадали и гуляли на праздниках, которых было очень много в селе, где поклонение старым богам слилось с верой в Святую Троицу.

Как и в языческую старину, супружеские измены в Вельдеманове не считались чем-то зазорным. «Откуда бы ни был бычок, телёнок-то наш», — говорили почтенные кудазоры[1], когда рожали их снохи. Молодые жёны тайком от мужей бегали с холостыми парнями в заросли краснотала, а потом расписывали подругам свои похождения. Все удивлялись, почему Марё оставалась верной мужу и не гуляла ни с кем на стороне.

Перед Троицей в Вельдеманове прошёл День очищения срубов[2]. Марё помогала односельчанам заменять сгнившие брёвна срубов колодцев новыми, чинить крыши над родниками, убирать возле них ветки и прошлогодние листья. Она болтала с сельскими девками и бабами об их женихах и мужьях, о полевых работах, о лесных цветах и ягодах, о будущем урожае…

Не делала она только одного — не будила возле каждого колодца или родника Деву воды и не вымаливала у неё дождь. Она молчала, когда все остальные пели: «Кормилица Ведь-ава! Дай воды нашим всходам!»

Ещё не закончился день, ещё не были починены все срубы и очищены все родники, когда возле истоника в поросшем осинами овраге к ней подошла Анисья — девушка, с которой Дева воды больше всего сдружилась.

— А ты, Марё, что не поёшь вместе с нами? — тихо полюбопытствовала она. — Почему ни о чём не просишь Ведь-аву?

— Не поётся мне что-то, Ансё. Тягостно на душе, — ответила та: не говорить же правду.

— Плохого мужа ты выбрала, вот и кручинишься, — сочувственно вздохнула Анисья. — Староват он и слабоват для тебя. Разве такой мужик нужен молодой красивой бабе? На тебя же, Марё, полсела засматривается.

— Пусть сморят. Я им не запрещаю, — равнодушно ответила Ведь-ава.

— Вон Тишка вообще глаз не сводит…

— Недурён он, этот Тихон…

На этот раз в ответе Девы воды появились нотки мечтательности.

— И не беден, — сказала Ансё. — У него, как и у Минки, всю родню моровая язва выкосила. Она ведь тогда полсела в могилу свела. Так вот, Тишке всё отцово хозяйство досталось. Одному! Пашет день и ночь, и ведь как-то успевает. В курганах кости не ищет: некогда ему.

— Парень что надо, да? — усмехнулась Дева воды.

— Чего б тебе не погулять с Тишкой? Сразу на душе веселее станет. Парень-то хорош не только на лицо. Девки проверяли. Да и робок он только с тобой. Больно уж красивая, говорит, подойти страшно. Так ты бы сама…

— Не могу. У меня уже есть муж, — коротко и сухо ответила Дева воды.

— Так любишь Минку? А ведь всё село видит: мало тебе от него проку. Странный он какой-то, не от мира сего, да и красоту давно растерял. И мужская сила, наверное, уже не та, что в молодости. Зачем он тебе?

— Вам не понять, — лукаво улыбнулась ей Ведь-ава.

«По-моему, она не против погулять с Тихоном: улыбка Машеньку выдаёт! — решила Ансё. — Так и скажу Тишке. Пусть парень попробует. Вдруг у него выйдет?»

Анисья поговорила с Тихоном в тот же день. Отвела его подальше от очередного замшелого сруба и вполголоса сказала:

— Марё птица гордая, сама не подойдёт. На словах отрубила, но по глазам я видела: согласна она. Уламывай!

— Спасибо, Ансё! — обрадовался Тишка. — Ради неё на что хочешь готов. Надо будет корову с лошадью продать — продам! И, и всех кур, и всех гусей…

— Да ты влюблён, выходит? — удивлённо покачала головой Ансё. — А я-то думала, просто ночку хочешь с ней провести.

— Какую ночку! — возмутился Тихон. — Всю жизнь хочу провести с ней! Всё, что попросит, добуду. На всё отважусь, но Марё станет моей!

— Что ж, попытайся-попытайся… — напутственно улыбнулась ему Анисья.

Не успела она договорить, как Тихон уже нёсся домой. Когда он вернулся, очистка срубов заканчивалась. Жители Вельдеманова собрались на поляне близ последнего родника. Некоторые ещё работали, другие уже брали ковши из рук старого велень прявта[3]. Парень тоже взял корец и расположился на траве у края леса. Время от времени он посматривал на Марё, грустно сидящую на пне. «Как бы к ней подойти, чтобы Мина ничего не заподозрил?» — думал он.

И вот прявт крикнул, что пора пить пуре. Тихон не сразу пошёл к бочонку. Он наблюдал за Девой воды, а она не спешила наполнить свой корец. Лишь когда остальные вельдемановцы расположились вокруг костра с ковшиками в руках и начали петь, она нехотя поднялась с пня, отряхнула панар и неспешно пошла за праздничным напитком. Парень отвязал от пояса кожаный мешочек…

Они встретились возле бочонка с пуре, когда в ковше у Ведь-авы уже плескался священный напиток. Тихон выронил мешочек на траву и шепнул:

— Это тебе!

Дева воды вздрогнула от неожиданности и пролила немного шкаень пуре на подол панара. Отряхивая его, она подобрала мешочек.

— Что там? — поинтересовалась она.

— Речной жемчуг. Сам искал…

Дева воды