Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

Скоро оказываюсь возле двух машин-фургонов с раскинутыми антеннами, затем обхожу «Виллис» со спящим на сиденье шофером и чуть в стороне, под молодыми елочками, замечаю группу офицеров. Они толпятся перед небольшим столом. То один, то другой торопливо уходят, вместо них появляются новые. Подхожу поближе. Прямо с еловой ветки свисает над столом колпачок переноски. Из-под него падает на стопку бумаг яркий белый круг. У сидящего за столом человека освещены руки с тонкими сильными пальцами и нижняя часть худощавого лица с резкими — от соседства света и тени — морщинами возле уголков волевых губ. Он выслушивает доклады, отдает приказания и распоряжения, подписывает какие-то документы, вызывает кого-то. По тону, каким разговаривают с ним, догадываюсь, что это и есть командир. Только через несколько минут, когда он, освободившись, подпер подбородок рукой и устало смежил веки, делаю три шага к столу и, попросив разрешения обратиться, докладываю о прибытии.

Взяв мое направление и документы, подполковник быстро просмотрел их, отметил что-то в записной книжке и назвал номер моей батареи и фамилию комбата: старший лейтенант Березовский. На пару секунд командир полка снова прикрыл [322] глаза, потом крепко надавил на них пальцами и со сдерживаемым раздражением произнес:

— Что там у вас, в резервном полку, людей, что ли, нет? Или позаснули в штабе все? Еще вечером через офицера связи просил направить ко мне командира машины и двух механиков-водителей... — Он заглянул на ручные часы. — Сутки кончаются, а оттуда ни ответа ни привета. Вот вы, техник-лейтенант, первая ласточка.

И тут меня осенило. Радостно бросаю руку к правому, виску:

— Разрешите, товарищ подполковник, найти механика и командира!

Он взглянул на меня с удивлением:

— Знаю их хорошо. Воюют с сорок второго и в тылу отсиживаться не любят.

— Сколько времени вам понадобится?

— Часа два, — ляпнул наугад я и испугался, но было уже поздно...

— Действуйте!

— Есть! Виноват, слушаюсь!

Беру с места в карьер и мчусь обратно в резерв. Но в землянке, на верхних нарах, где обосновалась наша троица, по-прежнему пусто. Утерши пот и поразмыслив минуту-две, прихожу к выводу, что, скорее всего, друзья мои могут обретаться сейчас в Птицеграде — центре притяжения временных обитателей всех окрестных лесов. Рысью продвигаюсь по шоссе, рискуя из-за темноты потерять на булыжниках каблук, а то и подошву: мои вапнярские сапоги «марки б/у» давно грозят развалиться. К счастью, на полдороге меня догнал «Студебеккер». Водитель, увидев мои отчаянные жесты, сжалился и притормозил. На ходу цепляюсь за задний борт, подпрыгиваю и переваливаюсь в кузов, защищенный от пыли брезентом.

Получасовые поиски (Птицеград невелик) завершились успешно. Голубки совершали ночную прогулку вокруг хорошо известного мне водоема.

Обратный путь до резервного полка проделали бегом. Павел и Федор без задержек получили свои документы, и мы в том же темпе продолжали движение в свою новую часть. Чуть позже двух часов ночи, потные и запыленные, предстали мы перед командиром полка, который продолжал работать на прежнем месте. Рядом с ним склонился над столом еще один подполковник, с усами. Подполковник Федоров (так зовут нашего [323] командира) с удовольствием посмотрел на нас и коротко похвалил: «Молодцы! Спасибо».

И мы поспешили в свои батареи. Небо на востоке уже начинало сереть.

Машины в полк прибыли только вчера утром, экипажи еще не укомплектованы полностью (в моем, например, даже командира нет), а полк уже в очереди на погрузку.

Ночь, полная беготни и приготовлений, кончилась. Заметно рассвело, когда удалось наконец прилечь на новеньком, еще чистом брезенте, разостланном на земле, возле гусеницы самоходки.

Поднялся полк, едва солнце позолотило стволы деревьев. Машины до завтрака были выведены из лесу в низинку, что тянется почти параллельно булыжному шоссе. Полк выстроился, готовый к маршу на погрузку, фронтом к шоссе. На правом фланге красуется командирский ИС-1. На левом — бронетягач КВ-1С, потерявший в бою башню-голову.

Экипажи наводят порядок внутри и снаружи машин; помпотехи проверяют готовность техники к маршу; комбаты нервничают из-за нехватки людей в экипажах. Но пополнение прибывает. Явился и на нашу машину командир, представился: «Лейтенант Ефимов». Он бывший политрук, прошедший переподготовку при танковом училище. Познакомившись с экипажем, он забрался в башню и начал с того, что извлек из вещмешка две высокие стопки брошюр, аккуратно перевязанные шпагатом, уложив их в правой нише, около рации. Это было смешно, но никто из нас, конечно, не подал и вида. Уж не к лекциям ли готовиться вздумал товарищ во время марша или с докладом выступить во время атаки? Но молчу: сам скоро избавится от старых привычек.

На машине полный порядок. Теперь можно не спеша пройтись вдоль фронта боевых машин, посмотреть, нет ли своих. Есть! И много: тринадцать человек водителей — свежих выпускников нашего ЧТТУ, но все люди солидные, в отличие от нас, в возрасте, большинству из них явно за тридцать. Народ деловитый, серьезный. Что за люди?

Каким далеким кажется время, когда мы сами были выпускниками, и как много наших ребят погибло за какой-то год!

А Федька, плотно позавтракав, уже «засек» девчат — повара и двух санинструкторов, старательно смывающих заводскую смазку с новенькой походной кухни. Он сидит в небрежной [324] позе на башне, весело скалит зубы, задирая девушек, и солнце золотит его непокрытую голову. За линией боевых машин стоят колесные и гусеничные машины других подразделении: штаба со взводом разведки, роты автоматчиков, РТО, взвода боепитания, санчасти и прочих. Кухня оказалась как раз позади Федькиной машины.

После раннего обеда неожиданный приказ: приготовиться к построению, с оружием. И через несколько минут — общее построение. Над нашими шеренгами — грозно смотрящие вперед стволы самоходных орудий.

Подполковник Федоров рапортует представителю политотдела Центра формирования о построении личного состава для вручения Гвардейского знамени. Приезжего полковника я сразу узнал: он был и в том, старом полку 30 июня.

В глубокой тишине торжественно и выпукло звучат слова приказа о переименовании нашей части в 333-й гвардейский Краматорский тяжелый самоходно-артиллерийский полк. У всех на виду расчехляется новое Знамя. «К принятию гвардейской присяги!..» — и все, от командира полка до девушки-поварихи, в едином порыве опускаются на правое колено и, держа личное оружие на изготовку, звенящими или низкими от волнения голосами произносят простые, но пламенные слова суровой гвардейской клятвы. На глазах моих закипают слезы, сердце то замирает, то начинает вдруг колотиться в груди, во рту пересохло, а правая рука сама собой сжимает рукоять ТТ.

Вот в последний раз прокатился над низиной грозный гул голосов. Гвардии подполковник Федоров, склонив голову, целует край алого полотнища, затем поднимается с земли и берет под козырек, отдавая честь гвардейской святыне.

И перед неподвижно застывшим строем поплыло наше Знамя, струясь тяжелыми складками шелка, ало пылая под солнцем. Не вели мелодию звонкие трубы, не гремели литавры, не рявкали мужественные басы, и не пели вдохновенно и мягко волторны — все происходило перед нашими немыми шеренгами почти беззвучно, только раздавался приглушенный топот знаменного взвода, чеканящего шаг по кочковатому лугу, но каждый из нас видел и слышал то, что нужно было видеть и слышать.

Поужинали необычно рано, и сразу был объявлен отбой. На вечерней поверке командиры подразделений строжайше [325] запретили любые отлучки из расположения полка, хотя никто никуда и не собирался. Ведь в «самоволку» тоже с умом хаживать надо, с разбором — вспомнились шутливые наставления комсорга старого полка. 9 июля

Не успели, кажется, и разоспаться — подъем! 2.00 на светящемся циферблате танковых часов. В 3.00 колонна двинулась к Загорску, разбудив, понятное дело, весь Птицеград, хотя и повернула, не доехав до него целого километра, влево, через поля и овраги, напрямик к погрузочным платформам, щадя старую булыжную дорогу.

Лида пришла проводить, отмерив четыре километра пешком. Самоходки наши еще стояли в поле, недалеко от железнодорожных путей, на глубокой колее, выбитой гусеницами среди кустарника. Экипажи, скучая, ждали, когда подадут платформы. Отойдя подальше от машин, останавливаемся, и Лида, рдея от смущения, неловко сует мне в руку красиво окаймленный носовой платочек, сложенный треугольником. «Это к разлуке... В нем карточка, — шепчет она, — не потеряй». Подарок меня тронул. Взглянув на маленькую фотографию, бережно прячу ее вместе с платком в нагрудный карман. Жадно, во все глаза всматриваюсь в лицо Лиды, смотрю не насмотрюсь, ловлю ее взгляд. Какая-то тревожная нежность волной хлынула к моему сердцу. Осторожно обняв девушку, привлекаю ее к себе. Лицо ее зарозовелось, и она потупилась. Почему-то мне очень захотелось поцеловать Лиду, но она, словно угадав мои мысли, испуганно отстранилась и даже полуприсела, вырываясь, так что потеряла равновесие и, чтобы не упасть, оперлась правой рукой о землю. Однако левая рука ее осталась в моей, и я помог девушке вернуться в вертикальное положение. Правая ладонь ее сделалась совершенно черной, так как угодила в гудрон, растаявший на припеке. Будто ничего и не произошло, посмеиваясь, мы несколько минут дружно оттираем узкую ладошку ветошью, принесенной мною с машины, и в это время с головы колонны доносится: «По местам! Заводи!» Пожав в последний раз Лиде руку, так и не очистившуюся добела, торопливо желаю сдать на «отлично» оставшийся экзамен и бегу к своей машине. Влезаю в люк, машу рукой девушке, которая уже отошла в сторону, чтобы можно было видеть над кустами [326] башню нашей самоходки, и быстро плюхаюсь на свое сиденье. Энергично работая ручкой «альвейера», запоздало думаю: «Эх, газойлем не сообразил смочить концы — сразу бы отмыли!» Колонна двинулась на погрузку.