Дневник самоходчика. Боевой путь механика-водителя ИСУ-152. 1942-1945 - Приклонский Е.

Солдаты, поравнявшись с самоходкой, с содроганием отводили взгляд при виде ее гусениц и катков. Пехотный подполковник, приблизившийся к машине, бросил с сердитым упреком, не обращаясь конкретно ни к кому: «Что же это вы не почистились после работы, мясники?» — и, не слушая объяснений командира, махнул рукой и зашагал прочь, разбрызгивая сапогами снежное месиво. Так наши добрые парни на практике узнали, как тяжело отражается на своих же нарушение законов [309] военной эстетики, о существовании которой они и не подозревали.

Прошлепали мимо последние солдаты, протащилась повозка со старшиной, восседающим на патронных ящиках, и командир приказал механику найти и устранить неисправность, а сам с остальными членами экипажа взялся за очистку ходовой части. Ребят то и дело начинало тошнить, что особенно мучительно на пустой желудок: последний раз они ели почти сутки назад. Ауэльбеков тем временем обнаружил неисправность: заклинило шестерню передачи в КПП. Выбить ее в нейтральное положение не удалось. Так и стояла их машина, навалясь грудью на полураздавленный вражеский бронетранспортер, пока под вечер не нашли ее ремонтники. Насчет награждения Ауэльбекова никто тогда не подумал, а вот отчислили его тогда быстро.

Федор Сидоров, с которым познакомились мы в Вапнярке, участвовал в том самом неудачном для моей машины бою за село Багва, а после взятия села преследовал вместе с другими танками и самоходками отходящего противника. Преследование продолжалось до полной темноты. Когда спустился памятный мне густой туман, экипаж Сидорова не заметил, как оторвался от своих. Только глухой ночью машина оказалась вблизи неизвестного большого села. Со всеми предосторожностями подобрались к хатам со стороны огородов, двое из экипажа узнали от хозяев, что «нимець звэчири втик» и что наши в Рубаный Мист (так называлось это село) еще не приходили.

Командир машины лейтенант П. Стаханов принял решение дождаться утра здесь, чтобы дать возможность отдохнуть экипажу, совершенно измотанному за истекшие сутки: марш на сближение — бой — преследование — ночной марш наугад. Двоим на всякий случай Павел приказал лечь в машине, наводчику и Федору разрешил спать в хате, а сам остался бодрствовать. Часа через два, продрогнув основательно, он внимательно послушал во все стороны, ничего подозрительного не заметил и ушел в хату, чтобы перекурить в тепле и не маячить на улице огоньком цигарки. После этого Павел собирался разбудить на смену заряжающего, который спал в машине и, наконец, отдохнуть. Потягивая самокрутку, он постоял у окна, наблюдая за улицей, потом присел рядом с двумя товарищами, крепко спавшими на соломе, разостланной перед теплой еще печью, и... незаметно уснул. [310]

Серый рассвет раннего утра уже лениво просачивался через маленькие оконца в хату, когда водитель Федор Сидоров, проснувшись, точно от толчка, открыл глаза и сел на своем соломенном ложе. В хате раздавался громкий храп, в спертом воздухе пахло потом, мокрой солдатской одеждой и сапогами. У противоположной стены, под окнами, головами и плечами в тени, спали четверо новых людей. Один из них, самый длинный, почти касался Фединой ноги своим сапогом, облепленным грязью. «Наверное, пехота-матушка подошла. Умаялась, поди, царица полей чернозем месить», — посочувствовал Федя и, сладко потянувшись, хотел было снова «замкнуться на массу», но вдруг взгляд его задержался на сапоге с короткими широкими голенищами раструбом. «Трофейные», — лениво подумал водитель, расправляя под собой сбившуюся складками шинель, и случайно обратил внимание на то, что все, кто лежал напротив, обуты в «трофейные» сапоги. «Немцы!» — обожгла Федю страшная догадка. Он оторопел от неожиданного открытия, но это длилось не дольше двух-трех секунд. Быстро вытащив пистолет и беззвучно подняв предохранитель, он сразу почувствовал себя увереннее и тихо поднялся на ноги. Держа ТТ наготове, водитель ловко собрал автоматы, стоявшие у стены, в изголовье спящих, ни разу при этом не брякнув металлом и не задев ни одного из немцев. Вооружившись «шмайссером» и взяв их на прицел, он бесшумными, но чувствительными толчками ноги разбудил своего командира и наводчика и одними губами приказал:

— Тихо! Бери по автомату, ставь на боевой взвод. Сейчас будет представление. — Без озорной шутки Федька обойтись не мог.

Взяв автоматы на руку, Стаханов с наводчиком, пятясь, отошли к дверям. С размаху двинув ближнего немца носком сапога по боку, Федор отскочил назад и во всю мочь гаркнул:

— Авштейн! Алярм!

Шаря спросонок в изголовье и не находя своих автоматов, фашистские солдаты, толкая друг друга, неловко поднимались с пола и обалдело выпучивали глаза на трех вооруженных людей в танкошлемах.

— Хэнде хох! Унд гутэн моргэн! — весело скомандовал Федор, обнажая в улыбке великолепные белые зубы, и, скорчив вдруг уморительно-постную мину, добавил: — Гитлер капут — аллес гут! [311]

Зорко наблюдая за вытянутыми небритыми лицами, он спросил:

— Во шляфен ирэ андэрэ зольдатен?

— Ихь вайе нихьт, гэрр оффициер, — ответил за всех долговязый с нашивками унтера. — Вир зинд алляйн.

Не доверяя врагу, Стаханов послал наводчика разбудить ребят в машине и приказать им побыстрей подготовить двигатель к запуску, а самому наводчику велел прихватить несколько гранат и тотчас вернуться. Последний появился в дверях через пару минут.

Федор приказал пленным выходить на улицу по одному. Они, завороженно глядя в таинственно-черные отверстия автоматных стволов, потянулись наружу, поеживаясь от крепкого утренника, а может быть, от иного, внутреннего, холода, охватившего их души. Наводчик выбросил им из хаты шинели и головные уборы, а затем приказал снять брючные ремни и по очереди залезать на моторную броню, где заряжающий и младший механик-водитель этими же ремнями крепко связали немцам руки.

Когда экипаж занял свои места, водитель включил стартер — дизель заработал на малых оборотах. Пока двигатель прогревался, командир развернул карту и минуты три изучал ее, затем подключил свой шлемофон к ТПУ и подал команду. Мотор взревел, выбежала из хаты хозяйка в наброшенном на плечи ватнике, с нею две девочки. Все трое с испуганным удивлением уставились на немцев, уныло горбивших спины позади башни. Из квадратного люка выглядывал замковый с автоматом: стерег пленных. Самоходка, окутавшись облачком сизого дыма, развернулась на месте, загребая широкими гусеницами схваченные морозом снег и грязь, вышла на проселок и побежала вперед. Оглянувшись назад, Павел увидел мать с дочками, которые продолжали стоять перед хатой, провожая взглядом машину, и помахал на прощание шлемом. В ответ дружно взметнулись три руки.

Днем они присоединились к полку. Живые трофеи были сданы начальнику разведки (ПНШ-1), а оружие — во взвод боепитания (один автомат командир оставил в машине).

Эти четыре немца отбились от своей части во время драпа и топали по бездорожью целый день и еще полночи. Окончательно выдохшись, они случайно забрели в хату, где беспечно почивало больше половины Фединого экипажа, и, не подозревая [312] ничего худого, не думая ни о чем, кроме отдыха, тоже забылись мертвым сном на глиняном полу.

Про других ребят, которые сегодня покидают нас, тоже можно много рассказывать, но этим займусь, когда буду посвободнее.

А отчисленные из полка, собрав все подписи на «бегунках», обошли палатки, прощаясь с товарищами, и удалились небольшой группой в сторону Птицеграда. Провожать ребят некогда, потому что у оставшихся механиков-водителей сегодня вождение новой машины ИСУ-152. Для этой цели выделена почему-то всего одна самоходка, и поэтому каждый из нас поработал рычагами только несколько минут. Около двух десятков людей — механиков и помпотехов — кто сидел на броне, кто толпился в боевом отделении, нетерпеливо ожидая своей очереди. У меня получилось неважно, должно быть, от такого же настроения. Огорченный, злясь на себя, пристраиваюсь в башне, позади сидения механика-водителя, чтобы понаблюдать, как работают товарищи, — поучиться. Почти полгода пришлось больше заниматься ремонтом машины, чем вождением.

Дорога шла по черному лесу. За рычагами Сережка Герасимов. Ведет машину хорошо, без рывков. По обеим сторонам теснятся к дороге стройные, тонкие осины. На фоне их серо-зеленых стволов быстро промелькнул шест с каким-то круглым указателем, на который никто из нас не обратил внимания: на фронте во время наступления для нас указателей не бывает. Лесная дорога круто вильнула вправо, и машина, идущая со скоростью около двадцати пяти километров в час, влетела на узкий бревенчатый мост, перекинутый через глубокий овраг. Мост угрожающе зашатался на своих высоких сваях, Сергей с испугу прибавил газу, настил расползся — и 50-тонная самоходная установка, разваливая своей тяжестью хилое сооружение, плавно, но достаточно быстро ухнула прямо в ручей, бегущий по дну оврага. Когда машина начала «пикирование», я успел инстинктивно схватиться левой рукой за рукоять перископа наводчика, а правой — за подвеску пушки и почувствовал, что все внутренности мои, наливаясь холодом, неприятно опускаются вниз и днище куда-то уходит из-под ног. На несколько мгновений я завис. Все закончилось грузным толчком — приземлились. Летать в танке или в самоходке мне еще не случалось. Захватывающее ощущение! [313]