Гобелены грез - Роберта Джеллис

Это была ужасная мысль, но она успокоила Одрис, и она замедлила стремительный бег своей лошади. Возможно, отец Ансельм любил ее настолько, что мог лгать для ее же спасения, но он был истинный святой, и никогда не полюбил бы ее, если бы она причиняла зло людям. И гобелены тоже никогда не приносили зла. А что тут страшного, если они что-то и предсказывали? Она снова пришпорила лошадь чтобы ускорить ее бег.

— Я глупая, — подумала Одрис. — Отец Ансельм сказал мне, что это дар, особый дар, и я должна использовать его, когда появляется возможность. Хью дорог мне, поэтому я забыла все, чему когда-то училась. Я знаю, что укрываться от правды невозможно и невозможно изменить будущее. Оно все равно придет, неотвратимо, как наводнение или засуха. Ничто нельзя остановить, но иногда можно избежать самых плохих результатов, если человек предупрежден.

Последующие несколько дней, заканчивая свою работу, Одрис часто повторяла сама себе то, о чем думала по дороге домой. Ей нужен был покой, который она могла обрести, вспоминая любимого учителя, ибо все еще чувствовала свою вину. Одрис надеялась, что, когда она перестанет подавлять в себе желание ткать, то почувствует себя совершенно свободной.

Ее, как и прежде, радовало любимое занятие даже, когда она ткала картины, изображающие смерть… Но в этот раз душа ее не успокоилась, а осталась тяжесть на сердце. И, когда, наконец, Одрис приказала Фрите повернуть станок так, чтобы видеть свою работу, то всплеснула руками и закусила губы, дрожащие от страха. Она в ужасе вскрикнула, часто заморгала, чтобы вытеснить слезы из глаз и потом снова посмотреть на картину, и найти то, что считала неверным. Но увиденное все еще стояло перед глазами. Там был единорог, огромный, дикий, свирепый, вызывающий скорее ужас, чем показывающий пленительную доброту к девушке. Животное занимало почти весь гобелен. Он изогнул шею, опустил голову, как будто собирался пронзить рогом башню Джернейва, чтобы разрушить ее, а его раздвоенные копыта сверкали серебром среди чернеющих посевов и разрушенных домов нижнего двора.

— Нет, он этого не сделает, — прошептала Одрис, но слезы текли по щекам, потому что она знала, что свирепосл и жестокость присущи Хью. Она ощущала их присутствие всю эту неделю. Его жестокость скрывалась за добротой. Она чувствовала его горячее желание пробить дорогу к величию, даже если придется разрушить то, что встанет у него на пути. Вот, что разбудило в нем желание завоевать ее! Потрясенная этой картиной, она постояла, затем, вздрогнув, отвернулась и, всхлипывая, сказала Фрите: — Сними ее, Фрита! Сними и спрячь подальше.

Проходил день за днем, но станок Одрис был пуст, и каждое утро, вставая с постели, она виновато избегала смотреть на него. Ее работа была убрана и лежала в сундуке с пряжей, но она никак не могла избавиться от мысленного образа картины. Она пыталась снова и снова понять ее значение по-другому, но гобелены никогда не были таинственными. А эта работа говорила, что Хью нес опасность Джернейву. И все же она не могла заставить себя рассказать о ней дяде.

Прошло еще несколько дней. Морель снова прискакал в Джернейв, и на этот раз он принес хорошие вести: по крайней мере этим летом войны с шотландцами не будет. Король Дэвид принял во внимание доводы и рассуждения архиепископа Тарстена и согласился не нападать на Англию до тех пор, пока король Стефан не вернется из Нормандии.

Сэр Оливер и Эдит стояли напряженно, как будто ожидали услышать от Мореля, что через несколько часов нападут шотландцы. Эта новость позволила им облегченно вздохнуть. Они не боялись внезапного нападения, но постоянно находились под напряжением, которое даже во сне не давало им покоя. Эдит опустилась в кресло. Она вздохнула и расплакалась. Сэр Оливер положил руку ей на плечо и похлопал, успокаивая.

Одрис была ошеломлена. Если не будет войны, то какую опасность Хью представлял для Джернейва? Она или неправильно поняла картину, или картина не предсказывала, а только отражала ее страх. Эта мысль успокоила ее, и она нетерпеливо ожидала возвращения Фриты, которую послала к Морелю забрать письмо Хью. Оно было намного короче предыдущего, потому что, как объяснял Хью, у него не было новостей. О многих из них он уже писал, узнав, что вскоре они покидают Шотландию.

— У меня по тебе болит душа, — писал Хью. — Я бы не хотел избавиться от этой боли, потому что очень тоскую по тебе. Особенно сейчас, когда мое пребывание здесь близится к концу, и я вскоре смогу заняться поисками своих родителей. Если бы мне пришлось быть рядом с тобой, я бы жил в мире золотых грез. Ты помнишь, как мы были счастливы, гуляя по твоей волшебной долине? Очарованный тобой, я бы ничего не хотел и ничего бы не делал и, возможно, потерял бы все, если бы тебя у меня отобрали. Тоска будет подстегивать меня. Но смогу ли я стать достойным тебе мужем, если она охватит меня полностью?

Страстное желание и охватившее ее сладостное страдание снова пробудили страх в Одрис. Ей пришлось прекратить чтение. Они смахнула слезы с глаз. Хью ясно и понятно написал о том, что она чувствовала в нем: горячую и твердую решимость, которая была ему нужна, чтобы завоевать ее. Его целеустремленность ужасала Одрис; несмотря на то что она любила Хью и хотела, чтобы он был с ней, но она не могла нарушить свои обязательства, даже ради него. Она хотела, чтобы он желал ее, и только ее. Она не могла отвергнуть его: он был необходим ей так же, как и она ему. Она медленно возвращалась к чтению письма.

— Я надеюсь, — писал он, — что мы сможем поговорить с глазу на глаз — я имею в виду «поговорить» в самом лучшем значении этого слова, так как есть вопросы, которые я должен тебе задать. Подумай об этом, любимая. Что касается меня, я бы хотел следовать за королем в Нормандию. Когда я впервые встретил короля, он предложил служить ему, но я отказался принять его предложение, потому что был не в состоянии оставить своего старого хозяина. Но, так как пока войны с Шотландией не предвидится, сэр Вальтер не нуждается во мне. Успех ожидает того, кто состоит на службе у короля. А теперь я должен задать тебе вопрос: если мне повезет, и я завоюю земли в Нормандии, поедешь ли ты в такую даль, любовь моя? Я и прежде спрашивал тебя об этом, и ты ответила мне, что могла бы покинуть Джернейв. Не слишком ли далеко находится Нормандия от гор и долин, которые ты любишь?

Она снова оторвала взгляд от письма, но уже не плакала. Ее глаза, широко открытые и изумленные, светились внутренней радостью. Об одном она могла с уверенностью сказать: ее, и только ее, желал Хью, потому что было ясно, что он собирается оставить Джернейв ее дяде и даже хотел увезти ее далеко, далеко от Джернейва, чтобы сэр Оливер был уверен, что никто не посягнет на его право владеть замком. Хью не единожды спрашивал о ее привязанности к Джернейву, но она никогда не думала, что этот вопрос связан именно с дядей.