Течёт река… - Нина Михальская

Дочь — это особая глава жизни. Может быть, основная и самая главная. 1956 г

Жить на подмосковных дачах никто в нашей семье не любил. Привыкли к летней жизни на вольных просторах— в приволжских лугах, в далёких лесах Но теперь приходилось снимать дачу. Жили в Мамонтовке, в Вострякове по Киевской дороге минутах в двадцати от Москвы, в Звенигороде в часе езды от Белорусского вокзала. Дачная жизнь была сопряжена с необходимостью возить продукты из Москвы, загружаясь с наполненными сумками в вечерние электрички, переполненные пассажирами, с приготовлением еды на керосинках или вошедших в быт керогазах, с покупкой керосина в местных керосиновых лавках. Зато можно было пойти искупаться, в Мамонтовке — в холодной речке Уче, в Вострякове — в пруду, а в Звенигороде — в Москва-реке. На даче пили чай на террасе, спали, дыша свежим воздухом, в выходные дни ходили в лес. В Звенигороде собирали грибы, сушили их (связки две-три) на зиму, собирали лесную малину, и все же в Москву всегда возвращались с радостью, и привычная Горбатка казалась комфортабельной — и газ уже проведен, и транспорт удобен, и в библиотеку можно скрыться.

Важным событием в жизни Горбатки стало появление телефона. Телефонный аппарат для нашего личного (семейного) пользования под номером Д2-16-30 был поставлен на письменном столе в первой из двух наших комнат. Разговаривать можно было, сидя как за письменным столом, так и за обеденным, поскольку стояли они совсем рядом. Разговаривать по телефону можно было и сидя на диване, поскольку диван стоял бок о бок с письменным столом. Мы были первыми, у кого на Горбатке поставили телефон. Произошло это вот почему. У Павла Ивановича был племянник Сашка Кузьмин. Родные Сашки жили на Дону, а он в середине войны был призван в армию по достижении призывного возраста, участвовал в боях, форсировал Днепр, когда освобождали Киев, проявил себя отважным воином, подняв и поведя за собой на штурм врага свой батальон. В этом бою он был тяжело ранен, отлежал в госпитале, откуда вышел на костылях, без правой ноги, ампутированной по самое бедро. У нас в доме он появился уже на протезе, звездой Героя Советского Союза и орденами на груди. Оправившись после всего пережитого, окрепнув и набравшись сил, поступил учиться на юридический факультет, осмотрелся в Москве и нашел своих родственников. Сашка был видный и красивый парень. Карие глаза, нос с горбинкой, смуглая кожа, темный чуб спадает на лоб, военный китель, с которым он не хотел расставаться. Стал наведываться на Горбатку, говорил, что ищет в Москве невесту, балагурил, рассказывал были и небылицы и решил, что обязательно выхлопочет нам телефон, чтобы сообщать, когда будет приходить в гости. И выхлопотал. Телефон поставили месяца через полтора, и Сашка был первым, кто по нему позвонил, а вскоре сообщил и свой номер московского телефона, который он тоже выхлопотал, но теперь уже для себя и своей молодой жены, в чьей квартире обосновался и счастливо зажил. Он завершил учебу, стал юристом, дела у него пошли хорошо, но года через три его сразил рак. Похоронили Александра Кузьмина на Ваганьковском кладбище в могилу приходившегося ему двоюродным дедом Якова Кузьмина. Остались жена и дочка.

41

В марте 1953 хоронили Сталина. В день, когда сообщили о его смерти, в институте приглушенно звучала траурная музыка, которую передавали по радио. Репродукторы были укреплены на балюстраде верхнего коридора, вестибюль был заполнен студентами, преподавателями, служащими. Многие плакали, тихими голосами переговаривались, молча стояли. В день похорон я вышла на Садовое кольцо, пошла в сторону площади Восстания. Толпы людей двигались к центру — к улице Герцена, по Арбату к Арбатской площади. Марина с утра вместе со школьными подругами ушла из дома. Родители не выходили. Я шла одна, и с каждой минутой толпа вокруг сгущалась, перед площадью Восстания путь был прегражден, улица Герцена перекрыта. Народ все прибывал, а двигаться было уже некуда. С Красной Пресни тоже шли люди. На площади скопилось их множество. Я решила свернуть назад, но оказалось, что двигаться к Смоленской уже невозможно. Единственно, куда смогла я пробраться, был узкий проезд между высотным домом и стоящими слева от него домами, если смотреть на высотку со стороны Садовой, стоя лицом к расположенному на первом этаже гастроному. Сюда я и протиснулась. Узкий проезд, а вернее проход, вел к Малой Конюшковской улице, откуда движения людей почти не было. О том, что происходило в течение этого дня в Москве, те, кто не двигался к Колонному залу, где стоял гроб с телом вождя, узнали позднее. Запечатлено это, но не во всей полноте, на кадрах кинохроники, а главное, в памяти и в воспоминаниях непосредственных участников вылившейся в жуткую трагедию гибели многих людей процессии, превратившейся в тесноте ведущих к Колонному залу улиц буквально в свалку. Едва осталась в живых наша Марина и её подруга Таня Востокова, вместе с которой оказались они в тисках толпы движение которой было преграждено грузовиками, а напор находящихся позади них людей был столь силен, что многие погибли раздавленными или затоптанными. Они ринулись в какой-то двор, но он тоже был до отказа забит людьми, а никакого выхода на него, помимо ворот, в которые они втиснулись, не было. Поняв, что надо спасаться, Марина и Таня протиснулись изо всех сил снова на улицу, оказались прижатыми к грузовикам, но смогли залезть под них. За грузовиками стояла конная милиции. Пролезая под машинами, девчонки видели копыта лошадей, и теперь они проползали уже не между колес, а между лошадиных ног. Что было с ними дальше, ни Марина, ни Таня не помнят. Поздно вечером Марина вернулась домой, ничего не говоря, и спала до середины следующего дня. Я не раз просила её потом попытаться вспомнить, что же случилось с ней после того, как оказались они под милицейскими конями, но она так и не могла ничего вспомнить. Не помнила, как шла домой, одна ли шла или с Таней. И Таня не помнит. Но они остались в живых. До Колонного зала не дошли. До дома дойти смогли.

Сестра Марина Павловна Кузьмина

Что бы ни происходило, занятия продолжались, готовиться к ним надо было непрерывно, нагрузка возрастала. Кроме учебных занятий — лекций и практикумов — была ещё и общественная работа. Мне поручили быть куратором (тогда это называлось «быть агитатором») одной из групп первого курса. Ребята были хорошие, не вредные и умеренно смешливые. Обзоры новостей, которые надо было проводив еженедельно по вторникам, готовили и проводили под моим руководством безотказно, к очередному вечеру самодеятельности тоже оказались готовы — читали стихи, пели и плясали не хуже других. К тому же были в группе свои поэты, а среди них — Юра Ряшенцев, чьи стихи уже тогда обращали на себя внимание любителей поэзии, которых на филфаке всегда хватало. Учились студенты хорошо, никаких никаких «хвостистов» в нашей группе в зимнюю сессию не было. Однако к концу учебного года возникла сложная ситуация. Одна из студенток ждала ребенка и хотела выйти замуж за отца будущего младенца. Он тоже был студентом этой же группы, но жениться отказался. Его сурово осудили, хотели исключать Потом решили все же оставить в институте, но вынесли выговор. Единственной голосовавшей против выговора оказалась будущая мать ожидаемого ребенка. Поженились они через год, когда их дочке исполнился годик, и оба благополучно закончили в положенный срок институт. Были и другие события в группе, но не столь значительные. Вновь поручали мне и работу на избирательном участке. Теперь вести её в районе все тех же бараков на берегу Москва-реки было гораздо легче, потому что жителей бараков интенсивно переселяли в новые дома, а связи с чем настроение у избирателей было самое прекрасное и встречаться с ними было радостно. Отчет о проведенной работе составить оказалось нетрудно. Наша агитбригада опять получила благодарность и была отмечена.