Золото мертвых - Андрей Александрович Васильев

откажусь, — закончил я предложение, подумав о том, что в моем новом мире кроме себя верить нельзя вообще никому. Правда, подумать — подумал, но сказал совершенно другое: — Паш, ты пойми — вам я, в отличие от антиквара, доверяю. Не то чтобы во всем, но тем не менее. У вас имеются принципы, наличествует дело, которому вы служите, причем служите на совесть. И пусть даже эта ваша честность в чем-то специфична, но, тем не менее, она есть, что само по себе здорово. Но я все равно не хочу жить под прессом мыслей, что в один прекрасный день ты придешь ко мне и скажешь, что я кого-то должен убить, например, того же Шлюндта. Сыпануть ему, к примеру, в кофе, цикуты. Или бомбу под кремлевскую стену подложить. Оно мне надо?

— Резонный довод, — согласился Михеев. — Тогда сформулируем мысль так — ты будешь должен Отделу услугу, не связанную с нарушением действующего российского законодательства или же с нарушением уложений Покона.

— Все равно очень размыто, — покачал головой я. — Давай так — я буду должен услугу, связанную с моей нынешней профессиональной деятельностью. Разумеется, речь идет не о работе в архиве, а о той стезе, которую мне подсунули против воли. Если так — то мы договорились.

— Н-да, на собаку узко, на кошку широко. — Павел откинулся на спинку стула, задумчиво посмотрел на меня, подумал о чем-то, а после протянул руку. — Но — ладно. Идет.

— И еще, — прищурился я. — Долг мой будет не перед твоим Отделом, а лично перед тобой. На кладбище меня поведешь ты, умирать, если что, тоже будешь ты, потому и благодарность распространяется только на тебя. Не на Нифонтова, ни на упомянутую тобой прожорливую Мезенцеву, а именно на тебя.

— Не пойдет, — припечатал ладонь к столу оперативник. — У меня, дружище, работа такая, что сегодня я жив, а завтра уже нет. Так что…

— Убедил, — перебил его я. — Если случится такое, что тебя, не дай бог, ногами вперед вынесут, то мой долг перед тобой будет выплачен непосредственно начальнику Отдела. Как его зовут?

— Ровнин, — ответил Павел. — Олег Георгиевич.

— Вот он сможет прийти и предъявить мне счет. Он — и никто другой. Но лучше бы такого не случилось. Мне нравится с тобой общаться.

— И лучше, если про эту сделку вообще никто знать не будет, — добавил оперативник, снова протягивая мне руку. — Для нас обоих лучше.

Мы обменялись рукопожатием.

— Мне, наверное, надо еще что-то сказать, Луной поклясться? — предположил я. — Соблюсти формальности?

— Не-а, не надо, — взялся за новое пирожное Михеев. — Мы ударили по рукам, этого достаточно. Поверь, где надо — нас услышали.

— Лихо, — усмехнулся я. — Ладно, проехали. Когда думаешь меня на кладбище отвести? Хорошо бы поскорее, время поджимает.

— Да прямо сегодня и пойдем, — вытер салфеткой пальцы, испачканные в креме, оперативник. — У меня завтра-послезавтра заняты, мне не до тебя будет. Так что часиков в двенадцать ночи встретимся у главного входа на кладбище. Не опаздывай!

Я слегка опешил. Просто не ожидал столь скорого результата заключенной сделки, думал, что Михеев еще пару дней на приготовления возьмет или что-то в этом роде. А, оказывается, мы уже сегодня отправимся в гости к мертвым.

— Вот что важно, — хлюпнул кофе Павел. — Там, на кладбище, ты молчишь — я говорю, ясно? Рот открываешь только тогда, когда я разрешу это сделать. Ну или в той ситуации, когда не ответить нельзя. Никому о себе ни слова, особенно в тех случаях, когда кто-то захочет узнать твое имя. Никому никаких обещаний не даешь, никакие просьбы выполнять не берешься, как бы кто о том ни просил. Запомни накрепко — в мире мертвых понятия «жалость» и «справедливость» отсутствуют в принципе, зато выполнение правила «сказал — делай» доведено до абсолюта. Ты для неупокоенных душ возможность улизнуть из-под длани Хозяина хоть ненадолго. А если повезет — может, и вовсе навсегда. И им глубоко плевать на то, что именно ты станешь после ответчиком за этот побег. Усвоил?

— Предельно, — кивнул я. — Молчу, говорю тогда, когда надо, никого не жалею.

— И, может быть, нам повезет. — Оперативник допил кофе, перевернул чашку донышком вверх и поставил ее на блюдце. — Хотя — не факт. Тебе страшно?

— Есть немного, — признался я.

— А мне нет, — развел руки в стороны оперативник. — Раньше было, а теперь — нет. Атрофировалось со временем данное чувство за ненадобностью, что очень плохо.

— Почему плохо?

— Потому что когда уходит страх, притупляются инстинкты, — пояснил оперативник. — И в один недобрый миг из-за этого я допущу ошибку, которая меня погубит. Это наша профессиональная болезнь, Валера, добрая половина моих предшественников именно так головы и сложила. Теперь главное ухнуть в небытие в одиночку, не прихватив с собой кого-то из коллег, не хотелось бы по ту сторону жизни после испытывать бесконечные муки совести из-за этого.

Сначала я подумал, что он так шутит, но после, посмотрев ему в глаза, понял — не-а, не шутит. Все именно так и обстоит.

Черт бы тебя побрал, Великий Полоз, с твоими предметами старины и отсутствием права выбора! Если до того я не знал, как попасть на кладбище, но очень хотел туда сходить, то теперь ситуация изменилась. Теперь у меня есть проводник, но идти туда именно с ним у меня нет ни малейшего желания.

Но выбора, как было сказано выше, у меня не имелось, потому в районе полуночи я топтался у черных кованых ворот, которые были закрыты. Погода совсем уж испортилась, ветер дул сильный и пронизывающий, да еще время от времени с небес на землю летела какая-то мокрая труха. Похоже, осень на самом деле была не за горами. Пока, слава богу, не календарная, а климатическая, но тем не менее.

В какой-то момент труха сменилась нудным дождем из числа тех, что промочит хуже, чем любой ливень, и я забился под крышу здания, находившегося рядом с воротами. Оно носило доброе и уютное название «Сторожка», на мой взгляд совершенно тут, на кладбище, неуместное.

Я то и дело поглядывал на часы, ругая себя за то, что приперся сюда раньше положенного времени. Одно дело думать о сегодняшнем визите дома, где тепло и светло, другое здесь, рядом с мрачной кладбищенской оградой, из-за которой то и дело раздаются какие-то непонятные звуки. Вероятнее всего, они носят исключительно мирный, бытовой характер, но разыгравшееся воображение поневоле рисует открывающиеся двери склепов, зеленые сгнившие руки, выскакивающие из-под могильной земли, и бродящих по аллеям оборванных зомби. Масс-культура слишком сильно проникла в мое сознание, стереотипы