Назад к Мафусаилу - Бернард Шоу

Как почти всегда у Шоу, в «Мафусаиле» синтезируются разнородные течения умственной жизни Европы за последнее столетие, с одной стороны, и не менее разнородные художественные влияния, испытанные им на протяжении долгой жизни, — с другой. По общему мнению критиков, Шоу-художник оказывается прежде всего учеником пуританина XVII в. Джона Беньяна, автора знаменитой аллегорической повести «Путь паломника», в которой жизнь человеческая описана как странствие, ведущее от греха и страдания через благодать в город вечной радости; но не менее обязан он оперной трилогии Вагнера «Кольцо нибелунга», которой увлекался с юности и о которой написал трактат «Совершенный вагнерианец», где предпринял попытку соединить вагнерианское мифотворчество с марксистским анализом истории.[13]

Еще более сложно переплетение идейных источников пенталогии Шоу. Исследователи называют среди них книгу Шопенгауэра «Мир как воля и представление», «Симпозиум» и «Республику» Платона, «Капитал» Карла Маркса, утопический роман Булвера Литтона «Грядущее племя людей», «Творческую эволюцию» Анри Бергсона, а также многочисленные биологические сочинения последнего столетия, и в первую очередь работы Ламарка и Сэмюэля Батлера — английского писателя и биолога-дилетанта, который подверг ожесточенной критике Дарвина и дарвинизм. Сочетание, бесспорно, очень пестрое. Если же прибавить к этому, что писатель явно ориентировался на традиции свифтовской сатиры и что в пенталогии ведется открытая и скрытая полемика с десятками мыслителей, поэтов, ученых и социологов, то станет ясно, какой огромный интеллектуальный материал синтезировал Шоу в «Мафусаиле».

Главным стимулом к созданию пенталогии послужило убеждение Шоу в том, что первая мировая война обнаружила перед лицом всего мира полное банкротство политической и религиозной мысли целой эпохи. Как вспоминал сам Шоу впоследствии, «если бы мне сказали, что в один прекрасный день я напишу цикл пьес, столь же невероятный по всем канонам нашей профессии, как вагнеровское „Кольцо“ в 1866 г. в Германии […] я бы поднял на смех этого пророка и счел бы его самым экстравагантным безумцем в мире. Но […] когда младенческое безрассудство наших государственных деятелей достигло своей высшей точки в оргии кровавой резни и разрушения, смерти и проклятий, которая именовала себя войной ради прекращения всех войн […] я написал не одну пьесу, а целых пять»[14].

Убежденный противник войны, Шоу в своих статьях и речах гневно выступал против тупого шовинизма официальной британской пропаганды, разоблачал ее псевдопатриотические мифы, с негодованием писал о лицемерии тех, кто объявляет грызню обезумевших от алчности империалистов священной битвой за спасение цивилизации от варваров-гуннов. Как объяснял Шоу десять лет спустя в статье «Что я на самом деле написал о войне», он, в сущности, протестовал против «отравления человеческой души ненавистью, против затемнения человеческого ума — ложью, против ожесточения человеческого сердца — резней, разрушением и голодом»[15]. Бессмысленная бойня, обнажившая все самое дурное в человеке и показавшая полный крах западной цивилизации, убедила Шоу в том, что «мир нуждается в новой редакции»[16]. Вопреки всеобщей ненависти, вопреки всеобщему помрачению разума, он считает себя обязанным утвердить новую систему ценностей и выдвинуть программу совершенствования рода человеческого, его облагораживания и возвышения. Воплощением этой программы и стала пенталогия. Хотя многие, во всяком случае основные ее идеи высказывались драматургом и ранее, еще на грани, разделяющей столетия, хотя даже начатки новых форм, в ней разработанных, можно найти и в более ранних пьесах, но только в «Мафусаиле» они находят полное, завершенное выражение.

Вопросы, которые Шоу ставит и пытается разрешить в пенталогии, носят поистине глобальный характер — что есть человек? что есть прогресс? неизбежна ли смерть? В чем причина зла и страданий? — причем рассматриваются все они с точки зрения биологической эволюции. Такой подход к проблеме был для Шоу уже не новым. За много лет до «Мафусаила», в 1887 г., в неопубликованной лекции, рукопись которой сохранилась в архивах Британского музея, Шоу говорил о том, что социальный прогресс невозможен без прогресса биологического[17], а в «Человеке и сверхчеловеке» впервые прославил ту Жизненную силу, которая, как считал драматург, является причиной и двигателем биологической эволюции. В этом смысле «Интермедия в аду», один из героев которой, Дон Жуан, провозглашает неизбежную победу жизни и разума над силами зла и разрушения, может считаться прямой предшественницей «Мафусаила». Творческое, разумное начало, по убеждению Шоу, восторжествует в человеке, изменит его и превратит в «сверхчеловека», то есть выведет на новый этап эволюции. Ницшеанская терминология прилагается здесь к идее, в корне отличной от антисоциальной концепции немецкого философа: у Шоу речь идет не о преобладании одной личности над другими, но об образовании целой породы «сверхлюдей».[18]

Однако лишь в пенталогии эволюционные идеи Шоу были развиты в единую стройную систему — все, что в «Человеке и сверхчеловеке» было едва намечено, высказано бегло, в вызывающе парадоксальной, фарсовой форме, приобрело здесь пророческий характер. Проблема эволюции из периферийной превратилась в центральную; она стала тем идейно-смысловым стержнем пенталогии, который скрепил воедино все ее разрозненные части; к ней протянулись нити лейтмотивов, при помощи которых Шоу строит многомерную и многослойную картину бытия человека в истории. Как писал сам драматург, его главная мысль на этот раз состояла не в том, «чтобы дать героев в комическом освещении… а в том, чтобы показать развитие церкви, брака, семьи, парламента… в широком жизненном охвате»[19].

В предисловии к пенталогии Шоу с особенной детальностью и тщательностью объясняет свои цели и намерения.[20] Чудовищное злодеяние мировой войны показало иллюзорность излюбленного представления буржуазных социологов о непрерывности общественного прогресса. Если государства, почитающие себя демократическими и культурными, допустили превращение половины Европы в развалины и обрекли вторую половину на муки голода, это значит, что средствами политическими, экономическими, административными, общественными, которыми так гордятся современные люди, не только нельзя добиться успеха, но нельзя и предотвратить катастрофу. Следовательно, рассуждает Шоу, необходимо подумать о способе усовершенствовать не общество, не государственную машину, не методы управления, как делалось до сих пор, а самого человека.

Рассуждения, очень близкие этим, звучали в статьях, письмах и стихах писателей гораздо более ранних времен. Звучали они, например, в сочинениях английских романтиков, отчаявшихся в эффективности политических преобразований. Но у Шоу эти рассуждения принимают иное направление. Почитатель великих естественников XIX в., наследник философов-просветителей и материалистов XVIII столетия, Шоу думает о совершенствовании человека не в отвлеченно идеальных, но в научных, прежде всего биологических категориях. Для того чтобы возвыситься над своим нынешним состоянием, человек должен получить в распоряжение больше времени для развития своих природных данных. По словам самого Шоу, его пенталогия дает драматическое воплощение тезису о том, что наше поведение определяется не только прошлым, но и ожидаемым опытом и жизнь наша в настоящее время недостаточно длинна для того, чтобы мы могли принимать ее всерьез.

Если бы человек мог в течение ста лет учиться, сто лет управлять и сто лет играть роль оракула и пророка, он имел бы возможность в полной мере проявить свои способности и участвовать в организации разумного и достойного существования. Триста лет жизни, с точки зрения Шоу, и есть минимальный срок, необходимый для улучшения рода человеческого[21]. Добиться такого долголетия можно, только если, осознав необходимость его, люди страстно пожелают продлить свою жизнь. Осознанная потребность порождает напряженное желание, и оно, будучи биологически целесообразно, постепенно осуществляется.

Вслед за своим учителем Батлером, который обрушился на Дарвина за то, что тот изгнал из вселенной сознание[22], Шоу в своем предисловии резко и в целом неосновательно критикует «механистичность» и «бездушие» дарвиновского учения о борьбе за существование и выживание наиболее приспособленных особей, ибо по этому учению развитие совершается со слепой необходимостью, между тем как все организмы обладают известной степенью сознательности, памяти, воли, и, если они пытаются развить какой-нибудь орган или какое-нибудь свойство, они в этом непременно через некоторое время преуспевают и таким образом способствуют образованию нового и более высокого качества.[23]