Корова (сборник) - Наталья Горская

– С тобой спорить интересно, – говорит. – Мать-то всё время со мной соглашается, что бы я ни сказал, а с тобой можно и поспорить, обсудить прочитанное.

Людмила решила быстро перебежать перед далеко ещё едущим по тихой улочке роскошным автомобилем. Но тот вдруг резко разогнался, хотя на этом перекрёстке машины всегда уступали дорогу пешеходам, взвизгнул тормозами и остановился перед ней, сверкая холёными боками в лучах заходящего солнца. Из машины вышел даже не мужчина, а какой-то такой же, как и его машина, холёный господин лет тридцати пяти. Сказать, что красавец, так ничего не сказать! Высокий и статный, с иссиня-чёрной гривой волос до плеч. Тут как раз мимо прошмыгнула длинноногая юная блондинка, к тому же почти без юбки, и Людмила подумала, что господин сейчас рванёт к ней. Но он даже холёной бровью не повёл в её сторону, отчего блондинка сама удивлённо на него оглянулась и даже презрительно хмыкнула. Господин же, не сводя горящего взгляда с остолбеневшей Людмилы, неспешно подошёл к ней и стал говорить чего-то неразборчивое:

– Ай м зэ шейкх оф Эрэби, ёр харт билонгс ту ми…

– Ой, допрыгалась, – только и смогла вымолвить Людмила, прижав сумку к груди.

А про себя подумала: «Вот, опять началось. Нет, как ни крути, а больничный надо хоть на пару деньков взять, хоть отоспаться. Чёрт с ней, с этой работой: всех прожиточных минимумов всё одно не заработаешь».

– Позвольте представиться, – перешёл загадочный господин на русский язык с приятным акцентом, отчего у Людмилы даже нога подвернулась, хотя она и стояла на месте.

Красавец же отчётливо произнёс какое-то длинное, как полное имя художника Пикассо[5], своё ФИО. Хотя здесь было трудно понять, где фамилия, где отчество, а из имён вообще сплелась целая вереница, что-то вроде Абдулл ибн Саллах аль Карим Азиз де Падетруа аль Рашид и т. д. и т. п… Он стал рассказывать о себе, что он сын какого-то аравийского шейха, учился в Московском университете, потом в Оксфорде, Гарварде, или наоборот, а теперь приехал сюда по улаживанию каких-то дел в каком-то департаменте какого-то филиала их семейного банка.

У Людмилы опять подвернулась нога, но уже другая, а на глаза навернулись слёзы. Она и хотела сбежать от такого наваждения, но прекрасный незнакомец уже крепко взял её под руку и пригласил – страшно сказать! – в ресторан. Она наконец-то поняла, что это не наваждение и не галлюцинация, а реально существующий в трёхмерном пространстве мужчина. И опять-таки трезвый! Чертовщина какая-то!

– Я не могу, – честно сказала Людмила. – Мне надо с ребёнком гулять.

– А у Вас есть дети? – удивился господин.

– Есть! Двое. Мальчик и девочка.

– Какая прелесть, – пробормотал он и она обрадовалась, что он сейчас отвяжется из-за такого отягчающего фактора, но ни тут-то было. – Тогда давайте вот как сделаем: давайте встретимся сегодня в восемь вечера на этом же месте.

– А давайте, – энергично кивнула Людмила и так же энергично потрусила по улице, не оглядываясь на весь этот красивый ужас.

Сознание её решительно отказывалось верить во всё услышанное и увиденное. Оно так же решительно отвергало версии грабежа или интереса к ней как к женщине – её два с половиной прожиточных минимума и стремительная близость незамаскированного сорокалетия вряд ли могли кого-то прельстить. И уж тем более сына какого-то там нефтяного шейха! Так что же тогда? Может, ей выпало богатое наследство, как бывает в кино, а она и не знает? Может, у неё есть богатая родня в Америке или где там живут все богатые, которым некуда барыши отписать? «Может, он это не мне говорил, а той блондинке без юбки, а долетело до меня? Может, он хотел спросить, как проехать туда-то, а я услышала это как-то не так? Может, он вообще ничего не говорил?.. Господи, за что мне такие потрясения на старости лет?!».

С отцом она в тот вечер прогуляла до девяти часов. Отец всё чего-то ей говорил, говорил, над чем-то смеялся, показывал ей какую-то статью в каком-то журнале. Людмила смотрела, ничего не видела, кивала, поддакивала, так что в конце концов старик даже обиделся:

– Люся, ты же меня не слушаешь. Надо было мать с собой позвать гулять. Вот о чём я только что говорил?

– Да не знаю, батя. Мне чего-то нехорошо.

– Как это?

– С головой чего-то.

– Ты, доча, не вздумай заболеть! – испугался отец, так что Людмиле даже стало стыдно, что она его так пугает. – А мы с мамой как же?.. Вот что: айда домой, хватит тут ходить. Я ещё простужусь, ты заболеешь, мама уже руку себе растянула. Дом инвалидов, блин…

Они вернулись домой и там Людмилу ждал букет цветов. Мама ей сказала, что прислали с курьером. К цветам прилагалась записка. Мать уж и хотела её прочесть, но записка была на английском языке и представляла собой четверостишие:

I’m the sheik of Araby,Your heart belongs to me.Tonight when you’re asleepInto your tent I’ll creep.[6]

– Это с работы пошутили, – объяснила родителям Людмила, когда те воскликнули: «О-о!».

– Эх, молодёжь-молодёжь, – вздохнул отец. – Всё шутки шутят. Так молодость и пройдёт за шутками-то. Нет, чтобы серьёзный какой мужчина этот букет прислал. А, мать?

– Да где же сейчас взять серьёзного-то мужчину? – вздохнула мама. – Одни ж юмористы кругом.

– И не говори.

Людмила всю ночь не спала, разглядывала букет, обыскала каждый цветочек, пересчитала каждый лепесточек: нет ли какого подвоха. Прочла записку с помощью англо-русского словаря, возмутилась последними строчками, даже покраснела:

– Вот ещё! Бред какой-то… Уж не шутит ли кто со мной в самом деле? Где бы узнать? А кто так может со мной шутить? Из больницы кто-нибудь? Или девчонки с «прачки»? Вряд ли. Где они таких мужиков-то нашли? Один Гарбузов чего стоит, а уж про шейха этого и вообще молчу. Что же делать?..

На следующее утро только она вышла из дома, только прошла один квартал, как вновь ей попался тот же самый мужчина, что и вчера утром. Ну тот, который с букетом и стихами. На этот раз он опять был при цветах и снова порывался встать перед Людмилой на колени прямо посреди непросохшей лужи.

– Да что же это? – уже стала сердиться Людмила. – Вы кто? Кто Вас прислал?

– О, дивная!

– Не верю.

– О, чудная!

– Не-ве-рю! Куда Вы в грязь-то прямо в брюках лезете? А жена Ваша потом стирать будет. Вы откуда? Кто Вас просил так меня разыгрывать?

– Я в Вас давно отчаянно влюблён! О, дайте, дайте мне скорей Ваш телефон! Я все цветы с планеты Вам дарю. Не примите? Так что же – я умру…

– Тьфу!

– Я знаю, знаю! Это пустяки: моя кончина Вам, должно, с руки. Ведь у такой красавицы, как Вы, поклонников повыше головы…

Тут Людмила прыснула, расхохоталась и сказала:

– Вы знаете, я пойду. Спасибо Вам за стихи, но не моё это.

– Я буду ждать, я долго ждать могу, но к Вам любовь я в сердце сохраню… ой, сберегу. Вы так прекрасны даже на бегу…

– До свидания.

– …Молчу, молчу и больше ни гу-гу.

Он всунул Людмиле букет в руки и попятился назад, взирая на неё, как зачарованный. Она не знала, что и делать. Может быть, это какой-то несчастный человек, думала она, какой-то… ну не так, чтобы совсем псих, но что-то близкое к этому состоянию. Мало ли сейчас у людей потрясений, вот он и того.

«А я рассмеялась… Нехорошо». С другой стороны, как не рассмеяться от таких стихов?..

– Здравия желаю! – оглушил её из-за угла знакомый баритон. – Разрешите напомнить: капитан второго ранга Гарбузов. Честь имею повторно признаться в непреодолимой любви к Вам.

И опять всё как вчера: опустился на одно колено и запел новую серенаду, ещё сентиментальней вчерашней. Сегодня Людмила не убежала, а до конца внимательно дослушала и про волны бушующего моря, которые ничто по сравнению с волнами в душе исполнителя, и про гибель красивого корабля вместе со всем экипажем, смерть которого ничто по сравнению с муками влюблённого сердца.

Вокруг стали собираться граждане.

– А что тута?

– Никак кино снимают.

– Возьмите меня в кадр! Потеснитесь, товарищи! Митька, айда сюда, фильму про нас снимають, када ещё такое будет! Дождёшься от этих гадов, как же…

Капитан Гарбузов отпелся, поднялся, подхватил Людмилу на руки и громко провозгласил, что это никакое ни кино, а настоящая любовь к самой прекрасной на свете женщине. Бабы при этом скептически сморщились, придирчиво оглядывая фигурку и скромный плащик Люды и сравнивая её прикид со своим внешним видом. А мужчины разделились во мнениях. Одни решили, что «этот дурак никак выпимши», другие принялись доказывать: «Да ему не налил никто. Энти злыдни нешта нальют хорошему человеку, вот и приходится сказки сочинять, чтобы совесть проснулась».

Людмила встревожилась, что кавалер и в самом деле охоч до выпивки, потянула носом, но ничего кроме сдержанного мужского парфюма не почувствовала. Чудеса, да и только! А ещё она почувствовала, что ей всё это начинает ужас как нравиться, так захватывает и утягивает прямо на самое дно… А чего сразу дно-то? На небеса! Господи, как приятно сидеть на сильных мужских руках, кто б знал! До ста лет прожила, а и не знала, как это приятно. Даже расстроилась, что до сих пор никто её на руках не носил. А кого носят-то? Бабы сами по жизни прут на себе и авоськи со жратвой, и мужиков подвыпивших, и дом со всем скарбом… И тут же обрадовалась, что свершилось-таки: её и на руках подержали, и даже по улице пронесли! Ах, да за что же нам такое счастье? Аж страшно! Будет о чём перед смертью вспомнить. Не всё ж пьяных пациентов на себе таскать от приёмного покоя до реанимации…