Московия - Сигизмунд Герберштейн

бы то ни было образом овладеть Смоленском. Но впоследствии он не исполнил своих обещаний, а когда Михаил напоминал ему об условии, только тешил его пустой надеждой и обманывал. Михаил был тяжко оскорблен этим. Так как из сердца его еще не изгладилось воспоминание о короле Сигизмунде и он надеялся, что при содействии друзей, которые были у него тогда при дворе, легко сумеет вернуть его милость, он послал к королю одного верного ему человека, обещая вернуться, если король простит ему его отнюдь не малые против короля преступления. Это посольство было приятно королю, и он тотчас велел дать гонцу просимую охранную грамоту. Но Михаил не вполне доверял королевской грамоте, а потому, желая быть более уверен в своей безопасности, добивался и добился подобных грамот и от немецких рыцарей Георгия Писбека и Иоанна фон Рехенберга, которые, как он знал, были советниками короля и пользовались на него таким влиянием, что могли заставить короля исполнить обещание даже против воли.

Но посланный по этому делу наткнулся на московитскую стражу и был задержан. Дело открылось, и тут же было сообщено государю. По приказу государя Михаил был схвачен. В то же время один юный польский дворянин из семейства Трепков был отправлен королем Сигизмундом к Михаилу в Москву. Желая удачнее исполнить королевское поручение, он притворился перебежчиком. Но и его участь была не лучше: он также был схвачен московитами. И хотя он выдавал себя за перебежчика, ему не поверили, но он так верно хранил тайну, что не выдал ее даже под тяжкими пытками.

Когда схваченный Михаил был приведен в Смоленск пред лицо государя, тот сказал ему: «Вероломный, я учиню тебе достойное наказание по заслугам». Михаил ответил на это: «Я не признаю возводимого тобой на меня обвинения в вероломстве, ибо если бы ты сдержал данное мне слово и обещания, то я был бы самым верным из всех твоих слуг. Но раз ты, как я убедился, их ни во что не ставишь, а кроме того еще и насмехаешься надо мной, то единственное, о чем я жалею — это что я не смог осуществить своих против тебя планов. Смерть я всегда презирал и встречу ее тем охотнее, что мне не придется более лицезреть тебя, тиран, но душа моя не в твоей власти».

Затем по приказу государя его отвезли в Вязьму, где стояла основная часть войска; там его вывели перед огромным множеством народа. Здесь главный военачальник, бросив на землю на глазах у всех тяжелые цепи, в которые должны были заковать князя, сказал ему: «Михаил, как ты знаешь, государь оказывал тебе великие милости, пока ты служил верно. Но когда ты пожелал быть сильным изменой, он по заслугам твоим жалует тебе этот дар». С такими словами он велел наложить на него оковы. Когда его таким образом заковывали в цепи на глазах у толпы, он обратился к народу и сказал: «Чтобы у вас не распространялось ложной молвы о моем пленении, я разъясню в немногих словах, что я сделал и за что схвачен, дабы хоть на моем примере вы поняли, какого имеете государя и чего каждый из вас должен или может от него ожидать».

Начав так, он рассказал, зачем прибыл в Московию, что обещал ему государь своей грамотой с присовокуплением клятвы и как он ни в чем не исполнил обещанного. А когда он обманулся в своих ожиданиях относительно государя, то хотел снова вернуться в отечество, за что и был схвачен. И хотя оскорбление нанесено ему незаслуженно, он не бежит смерти, ибо знает, что по общему закону природы всем одинаково надлежит умереть.

Он отличался крепким телосложением и изворотливым умом, умел подать надежный совет, был равно способен и на серьезное дело, и на шутку, и положительно был, как говорится, человек на всякий час. Своим хитроумием он приобрел большое влияние и расположение к себе у всех, особенно же у немцев, где воспитывался. В правление короля Александра он нанес исключительно сильное поражение татарам: никогда после смерти Витольда литовцы не одерживали столь славной победы над татарами. Немцы называли его на чешский лад — «пан Михаил». Как урожденный русский, он сначала исповедовал веру по греческому обряду, затем в Германии, оставив ее, перешел в римскую, и уже в оковах, желая смягчить и укротить гнев и негодование государя, снова принял русскую веру. В нашу бытность в Московии многие знатные лица, в особенности же супруга государева, которая была племянницей Глинского, дочерью его брата, хлопотали перед государем о его освобождении. Ходатайствовал за него и цесарь Максимилиан, и в первое мое посольство посылал даже особую грамоту от своего имени к государю. Но это настолько оказалось безрезультатным, что мне тогда и доступ к нему остался закрыт, и даже видеть его не позволили.

Во время же другого моего посольства, когда зашла речь о его освобождении, московиты постоянно спрашивали меня, знаю ли я этого человека. Я отвечал им то, что, по моему мнению, должно было служить к его выгоде, а именно, что я когда-то слыхал только его имя. И тогда Михаил был освобожден и отпущен. Женившись на его племяннице еще при жизни первой супруги, государь возлагал на него большие надежды, так как видел в доблестях Михаила залог безопасности царского престола для своих детей от угрозы со стороны их дядей и в конце концов назначил его в завещании наряду с некоторыми другими опекуном над своими сыновьями. По смерти государя Михаил неоднократно укорял его вдову, как свою близкую родственницу, в распутной жизни; за это она возвела на него обвинение в измене ее детям, и он, несчастный, скончался в заключении. Немного спустя и сама жестокая племянница погибла от яда, а любовник ее, по прозвищу Овчина, как говорят, был растерзан и изрублен на части.

Среди прочих княжеств Литвы самый воинственный народ — на Волыни, которая лежит к югу. Литва чрезвычайно лесиста; в ней имеются огромные озера, болота и множество рек; одни из них, как Южный Буг, Припять, Тур, Березина, протекая на восток, впадают в Борисфен, другие же, как Западный Буг, Кронон, Двина и Нарев, текут на север к Прусскому морю. Климат суров, животные всех пород малорослы; хлеба там в изобилии, но посев редко достигает зрелости, так что снопы сушатся и дозревают в специально устроенных для этого помещениях.

Народ жалок и угнетен тяжелым рабством. Ибо любой, располагающий властью, в сопровождении толпы слуг, войдя в жилище крестьянина, может без-наказание) творить,