Магистр - Валерий Большаков

– Heu, heu, me miserum![63] – неслось из покоев.

– Habet! – слышалось в ответ. – Peractum est![64]

Олег во главе полусотни вбежал в роскошный триклиний – обширную трапезную, разделенную на две части шестью колоннами тиволийского мрамора. Драгоценная мозаика на полу изображала полубогов и полулюдей. В глубине зала за колоннадой стоял круглый стол из мрамора, а вокруг него разместились высокие бронзовые ложа, аккуратно уложенные пуховыми подушками в пурпурных наволочках.

Лампы из алебастра и позолоченной коринфской бронзы были потушены, но запах ароматного нарда еще витал в воздухе.

– Хорошо папы устроились! – сказал Ивор с неприязнью.

– Да уж… – Олег покачал в руке гладиус и вытянул клинок, указывая на двери, облицованные перламутром. – Туда!

Косяки дверей выглядели скромнее – их покрывала всего лишь черепаховая кость. Триклиний сообщался с внутренним двором-перистилем, окружавшим квадратный бассейн с фонтаном в центре.

Фонтан не работал, но бассейн был полон дождевой воды, проливавшейся в ненастье через отверстие в крыше, ныне затянутое пурпурно-красным сукном по причине ночных холодов.

Пройдя вдоль колоннады, Олег свернул в боковой покой и столкнулся с церковником в лиловой рясе. Бледное лицо было перекошено страхом и непониманием. Посиневшие губы громко, но сбивчиво выпевали градуал «Sederunt»:

Adjuva me, Domine,Deus meus salvum meFac propter magnam misericordiam tuam!..

Олег схватил аббата за плечи и грубо встряхнул.

– Сальватор! – рявкнул он. – Очнись!

Встряска подействовала. Зрачки во всю радужку, исполненные безумия, заблестели узнаванием.

– Оле-легариус, – залепетал Сальватор. – День суда!.. Се грядет! Звезды градом сыплются на землю, се разверзает она бездны свои, и мёртвые восстают, а Господь грядет средь звуков трубных и сонмов ангельских, средь громов и молний!

– Да опомнись ты, изувер хренов! Партитуру для труб Страшного суда еще не сочинили, успокойся! Я это все устроил! Я!

– Искупитель… – заскулил Сальватор. – Смилуйся!

Олег толкнул аббата на мраморную скамью и дал глотнуть крепкого вина из фляжки.

– Пей! Очень, говорят, способствует… Сальватор поперхнулся, закашлялся, но, отдышавшись, вернул себя.

– Это ты?! – прокаркал он.

– Я, я… А ты бы поменьше Апокалипсисы читал, а то так чокнешься скоро!

Аббат засверкал глазками.

– Камера апостолика где? – ласково спросил Олег. Глазки Сальватора забегали.

– Там почти что и нет ничего, – заюлил он. – Так, мелочь одна…

– Веди, – приказал Сухов, – а не то падёшь смертью храбрых!

…Утром, когда алое солнце поднялось над горами, наливаясь слепящей белизной, варяги покинули Палатин. Воины Вуефаста Дороги и булгары Курта Дулата вернулись из Леонина, что в заречье, за Тибром.

А в разгар утра явились послы от Альбериха – перепуганные бургунды во главе с маркизом Пандульфом предложили варягам выкуп, лишь бы те убрались поскорее.

– Как мыслишь, князь? – спросил Олег Инегельда.

– Да мы уже взяли маленько… – ответил Клык добродушно. – Но выкуп лишним не бывает! Пущай тащут.

Альберих не заставил себя ждать. Вскоре по Тибру спустилась маленькая галера, на ней доставили тугие мешочки с серебром. Договор дороже денег – варяги не стали задерживаться. Один за другим русы, аланы, ясы, булгары, савиры поднимались по трапу, и каждый тащил по увесистому мешку, а то и по два. Малютка Свен даже где-то бронзовую Венеру спёр – маленькую, по пояс, но тяжеленную. Котян вернулся с целой поленницей тубусов, в которых хранились скрученные папирусы. Фудри Московский тоже пустой пришёл, но зело довольный и со следами крепких поцелуев на мощной шее.

Около полудня лодьи отчалили от Эмпория. Все жители попрятались, и только римлянки пришли проводить завоевателей их сердец – они стояли и махали веточками жасмина и молодого лавра.

Олег смотрел на них со снисхождением, как человек семейный. Он сидел на корме «Финиста» и обнимал Елену. А потом Акила подмигнул Сухову и завёл такую песню, что Мелиссина покраснела и спрятала лицо на плече у мужа.

– Мне необыкновенно хорошо! – призналась она. – Словно юность вернулась – всё так ярко, так сильно! Понимаю, что в Рим меня отослал враг, тебе на погибель, но я ему всё равно благодарна. Ах, если бы Господь послал мне дитя… О-о… Я бы утолила тогда все свои желания, я стала бы самой счастливой женщиной на свете!

Олег нежно поцеловал её в шею и прошептал:

– Всё будет хорошо…

Глава 20,

в которой Олегу было явлено чудо

Семь варяжских лодий шли морем на север, между островами Тосканского архипелага и материком. Варяги благодушествовали – поход оказался на редкость удачным. Хоронили мало, а вот злата-серебра добыли изрядно и славу воинскую приумножили.

Вёсла сушили согласно настроению – спешить было некуда, свежий ветер поддувал слева в корму, и реи развернули так, чтобы улавливать каждое дуновение, а паруса ещё и распёрли в ширину особыми жердинами. Лодьи шли ходко.

Олег Сухов приготовил Елене укромное местечко на корме «Пардуса», в маленькой треугольной каморке под полуютом, куда вела низкая дверца, но женщина воспротивилась, не пожелав обитать в сырой полутьме, слушая окрики кормщика сверху и шум волн, обтекающих борта.

А вот Гуго Арльскому каюта пришлась по душе – король почти не вылезал оттуда, за исключением тех случаев, когда лодья причаливала к острову, и трубач сзывал желающих отобедать к костру.

Олега беспокоило, как Его Величество отнесётся к появлению на борту Елены, но всё прошло гладко – Гуго был поражён, конечно, но счёл, что магистру просто удалось спасти красавицу-паломницу, вырвав сей ценный трофей из лап презренного Альбериха. Елена Мелиссина не стала переубеждать короля…

Уступив изгнанному монарху каюту, женщина устраивалась на полуюте, подстилая себе кипу войлочных кошм и удобно откидываясь в ложбину кормового завитка, изображавшего хвост корабля-дракона. А когда поднималась волна, пересаживалась ближе к мачте, где качка была ощутима менее всего.

Приседая на груду ковров, сложенных у мачты, зоста-патрикия оказывалась в центре внимания – взгляды сотни мужчин устремлялись на неё, – но Елена не смущалась. И не чинилась, не чванилась особо – женщина улыбалась и думала о своём, а иногда пела песни, что выучила за свою неспокойную жизнь. Она тянула заунывные арабские песнопения, протяжные славянские, томные итальянские, пылкие франкские. Варяги слушали – и их твёрдые лица мягчели, а в душах, заветрившихся и огрубелых, начинало щемить.

На третий день пути – лодьи проходили между островом Эльба и побережьем Тосканы – Елена заняла своё обычное место на корме. Турберн, сидевший у руля, поглядывал на неё с умилением. Потом пришёл Пончик, пристроился рядом. Олег, тягавший снасти на пару со Свеном, разгорячился и скинул рубаху, оставшись в одних штанах, сшитых из кожи по варяжской моде – гребцы в таких не скользили в бурю по мокрым скамьям.