Сравнительное богословие. Книга 4 - Коллектив авторов

Голод, побои и унижения были вечным уделом этого человека, а однажды его очередная хозяйка, теперь уже заморская госпожа из просвещенной Европы, била своего слугу столь остервенело, что кровью перепачкала всю комнату. Видя, что от такой жизни он долго не протянет, очередной владелец Федора перевел крепостного на более легкую работу, отдав его учиться кулинарному делу. «Откуда еще глупость взята продавать и покупать тварей, подобных самим себе? Откудова этот манер взяли? Должно быть, от Иосифовых братьев, которые продали брата своего Иосифа в Египет».[469]

Остается только гадать, как Федор Подшивалов мог в подобных условиях, будучи чужой вещью, прочесть и составить собственное мнение о Священном писании и еще множестве серьезных книг, не всегда пригодных даже для ума его хозяев: Мильтон, Вольтер и многие другие. Анализируя его поиск необходимой литературы, можно смело утверждать, говоря современным языком, что он умел правильно работать с первоисточниками, конспектировать. Он работал не как случайно украдкой исхитрившийся раб, а как вдохновенный заинтересованный профессионал. Вот это уже выше понимания просвещенного двадцатого столетия, и можно только поклониться памяти крепостного философа Федора Подшивалова, чей сильный ум был чем-то сродни уму Эзопа — тоже великого философа-раба.

«Черта или Сатаны, который бы мучил в аду народ за грехи, никогда не было. Это было только для того верующим сказано, чтобы они надеялись на будущее. Ибо это для того было еще сказано, чтоб удобнее всякого, во Христа верующего, свободнее привести к повиновению господам и чтоб они без всякого упорства мучились… Для чего, как рассказывает Евангелие, чудесно родился Христос? Для того только, чтобы быть мучиму и распяту на кресте, и чтобы весь род человеческий пострадал, подобно ему. Только он мучился, может быть, 12 часов, а весь род человеческий должен мучим быть 1829 лет и семь месяцев. Хорошо же он над нами подшутил! Мы носим на себе крестное его знамение за то… что вывел нас из одного заблуждения и ввергнул во вторую напасть, не менее ужасную. И велел нам мучиться, то есть: на том свете заплатят! Заплати мне здесь — а на том пущай господину заплатят. Знайте, что теперь аду и раю нету, да никогда его и не бывало, и надеялись мы на них совсем напрасно…»[470]

«Все наши законы взяты от Иисуса Христа,[471] ибо он основаны на мучении… Итак, если бы не надеялись на будущее, а разрешали бы здесь, наверное, лучше бы было. А то все упование наше возлагаем на будущие два мнимые царства — ад и рай — выдуманные Иисусом и на всю его путаницу…»[472]

«Человек родится совсем не для того, чтобы он мучился или кто бы его мучил, а человек единственно для того родился, чтобы он украшал природу и землю, и прославлял бы создателя своего, и был бы в совершенном виде человека для украшения природы»…

«Только прошу вас моим Богам, равно и вашим, не бунтоваться,[473] тот, кто скорее уверует, тот и без бунта почувствует свободу внутреннюю и душевную. Ведь тут тягость, кажется, небольшая, сказать, что не верую больше Христу и его святым, и матерям божиим и исполнить, что сказал»».

В 1907 г. появилась опера Н.А.Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Один из главных героев оперы — дева Феврония — олицетворение чистоты и непорочности, несущая сокровенное русское народное мировоззрение, веками непонятное чужеземным мудрецам. Феврония показана как человек, пребывающий выше обрядности официального православия и несущий в себе непосредственную живую религию (обоюдосторонне направленную жизненно осмысленную связь человека и Бога) в неизбывном единстве эмоционального и смыслового строя её души. Она — единственный человек во всей опере, обладающий этим качеством, которое выражается в том, что действия её во всех обстоятельствах безошибочны, т. е. не усугубляют проблем, а разрешают их.

Другой главный герой Всеволод Юрьевич — государственная власть. Всеволод — ВСЕм ВОЛОДеющий. Юрьевич — по имени основателя Москвы Юрия Долгорукого. Ничего не понимает. Охотится на медведя, т. е. на русского мужика, согласно сложившейся во всём мире иносказательной традиции.

Китеж — многоуровневая иносказательная взаимовложенность понятий. С одной стороны, столица державы, несущая полную функцию управления. С другой стороны, Китежей два: Малый и Великий. Малый Китеж захвачен врагом, а Великий врагу не видим. Видимо только отражение его красоты и величия в зеркальной чистоте озера.

Малый Китеж — общественное сознание, замусоренное и испоганенное библейским агрессором; Великий Китеж — идеал уровня русского общественного «подсознания», сохранивший целостность и чистоту. Он скрыт туманом с золотистым блеском от всех, кто утратил целостность мировосприятия, но отражение его объективного присутствия в жизни видимо реально в окружающей действительности.

В конце государственность — Всеволод объединяются с народным мировоззрением — Февронией. Золотой библейский туман рассеивается и открывает Великий Китеж — и столицу, и русское общественное подсознание, воплотившее в жизни свойственные ему идеалы.

На вопрос княжича: «Ты скажи-ка красна девица, — Ходишь ли молиться в церковь Божию?» — Феврония отвечает:

Княжич Всеволод

<…>Ты скажи-ка, красна девица, —Ходишь ли молиться в церковь Божию?Феврония.Нет, ходить-то мне далёко, милый…А и то: ведь Бог-то не везде ли?Ты вот мыслишь: здесь пустое место,Ан же нет — великая здесь церковь, —Оглянися умными очами(благоговейно, как бы видя себя в церкви).День и ночь у нас служба воскресная,Днём и ночью темьяны да ладаны;Днём сияет нам солнышко (, солнышко)[474] ясное,Ночью звёзды, как свечки, затеплятся.День и ночь у нас пенье умильное,Что на все голоса ликование, —Птицы, звери, дыхание всякоеВоспевают прекрасен Господень свет.«Тебе слава во век, небо светлое,Богу Господу чуден высок престол!Та же слава тебе, земля-матушка,Ты для Бога подножие крепкое!»

Княжич Всеволод (смотрит на Февронию с изумлением).

Ай же ты, прекрасная девица!Дивны мне твои простые речи,Всё о радости, весельи красном.Люди старые иначе молвят:«Не зарись на радости земные,На земле-то нам скорбеть, да плакать».И уйти бы мне в пустыню вовсе, —Эх, да удаль-молодость помеха:Просит молодецкого веселья.

Феврония (очень ласково и проникновенно, взяв его за руку и глядя в очи).

Милый, как без радости прожить,Без веселья красного пробыть?Посмотри: играют пташки все,Веселится, скачет зверь рыскучий.Верь, не та спасёная слеза,Что с тоски-кручинушки течёт,Только та спасёная слеза,Что от Божьей радости росится,[475]И греха мой, милый, ты не бойсь:Всякого возлюбим, как он есть,Тяжкий грешник, праведник-ли он;В каждой душеньке краса Господня.Всяк, кто стрелся,[476] того Бог прислал;В скорби он, так нам ещё нужнее.Приласкай, хотя был лиходей,Радостью небесною обрадуй,(уносясь мыслью).А и сбудется небывалое:Красотою всё разукрасится,Словно дивный сад процветёт земля,И распустятся крины райские.Прилетят сюда птицы чудные, —Птицы радости, птицы милости, —Воспоют в древах гласом ангельским,А с небес святых звон малиновый,Из за облаков несказанный свет…

В приведённом диалоге через княжича Веволода выразилось официальное церковное мировоззрение, а через Февронию — живая внеритуальная вера человека Богу по совести.

Благодаря открытому выражению обеих позиций опера обрела особую значимость в Русской культуре и оказалась знаменательной в истории России.[477] Но российский правящий класс — основной потребитель оперного искусства — тогда оказался самонадеянно глуп и счёл оперу после её первых постановок «вялой», «чрезмерно серьёзной по содержанию», «холодно-рассудочной» или «елейно-мистичной», «недостаточно строгой по отношению к предателю Гришке-Кутерьме».[478]