Черная Луна - Олег Маркеев

— Потом дядя вывел на кухню и, заглядывая в глаза, стал объяснять последствия моего шага. Партком, профком, увольнение.

— А ты?

— Ну не дура же я. — Елена пожала плечами. — Соглашалась со всем. Плела что-то про совесть и невозможность терпеть дальше. Сочувственно кивал, потом пригласил в кафе.

— Поехали сразу?

— Нет. Пешком погуляли.

«Ясно, водил по „контрольным точкам“, вычислял наружку», — сообразил Белов.

— Обходительный дядя, внимательный. Вопросами не изводил. Оставил домашний телефон. Когда шла домой, засекла «хвост». — Она поднесла рюмку к губам, выпила до дна, высоко запрокинув голову. — Что дальше, Игорь?

Белов тяжело вздохнул.

Вывод был прост. На горизонте, как и требовалось по сценарию операции, замаячил вербовщик, которого уже устали ждать, и жизнь Елены вот-вот пойдет под откос. Уж он знал, что начальство по обе стороны тайного фронта скоро запрыгает от восторга, пойдет большая игра, каждый будет тянуть в свою сторону, пока человеческая жизнь в их жестких руках не треснет по швам.

«Чистой разведкой здесь не пахнет, — прикинул в уме Белов. — В таком случае они бы наоборот отводили ее от диссидентуры. Значит, как секретоноситель интереса для них она не представляет. На оголтелую фанатичку не тянет, слишком умна. И им, и нам нужны люди, но строго определенного качества. Способных к оперативной работе мало, качественные агенты наперечет, и конкуренция у нас жуткая. Если Лена у меня одна из лучших, то почему бы не предположить, что на нее не положил взгляд кто-то с той стороны? Сердцем чувствую, грядет игра по линии идеологической разведки».

— Что будет дальше, Игорь? — повторила она. Белов посмотрел ей в глаза. Бусинки слез дрожали на самой кромке век.

Он выматерил себя за то, что все это время думал не о том.

— Сядь рядом. Пожалуйста, — попросила Елена.

Он пересел на диван. Взял из ее рук рюмку, пристроил на подлокотнике.

Она обняла его первой. Уткнулась в грудь и беззвучно зарыдала.

А дальше… Проверка показала, что за добрым дядей стоит Натива-Бар[14], что было в сто раз круче Моссада. Такой удачи никто не ожидал, как само собой разумеющееся, решили ковать железо, пока горячо. На радостях никому даже не пришло в голову, что между молотом и наковальней оказался живой человек.

А жизнь Елены затрещала так, что ошметки души разметало в разные стороны. Партком, увольнение из режимного института, зарубленная диссертация, заявление в ОВИР и неизбежный отказ. Лену, легендируя для серьезных игр, загнали в «отказники», превратив в изгоя. Ушли старые друзья, вытесненные «отказниками» с лихорадочно горящими глазами и нервно перекошенными ртами. Денег стало не хватать, а интересной работы не было. И самое непредвиденное — развод. Жить с издерганной женой мужу стало невмоготу, а по карьерным соображениям — просто опасно. На всем, ради чего живет нормальный человек, пришлось поставить крест. И все ради того, чтобы через два года через нее с той стороны пошла качественная деза. Ушлые ребята из Натива-Бар, как оказалось, и не собирались делать из Лены первоклассного агента.

Опять долго обсасывали ситуацию, пока не пришли к выводу, что пора рубить концы. Смысла глотать чужую «липу» не было, а сдвинуть Елену с заранее кем-то определенной роли поставщика «дезы» не представлялось никакой возможности. Резолюцию наложили немудреную, как смертный приговор: «Дальнейшая разработка оперативного интереса не представляет. Контакт с агентом прекратить».

— Что делать, Кирилл? — спросил Белов. Журавлев тяжело засопел, ткнул окурок в пепельницу.

— Тушить свет и сливать воду. Она — проваленный агент.

— Она — женщина, которой мы жизнь испохабили! — Белов вскочил.

— Все я понимаю, но работать с ней дальше нельзя. На первом же контакте спалит всех.

— А у нее больше ничего не осталось! Ни семьи, ни мужика, ни работы. Только пахота на нашу контору. Она на все пошла, все стерпела, потому что верила, что так надо. А теперь что? Спасибо, в ваших услугах родина не нуждается, да?

— Сядь и не маячь. — Журавлев потер виски. — Без тебя башка трещит. Белов послушно сел.

— Не мальчик уже, Игорек. Сам знаешь, гуманизмом у нас не страдают. Не то что ее, любого из нас выкинут и не охнут. — Журавлев раздавил окурок в пепельнице. — И скажи спасибо, если ноги перед этим об тебя не вытрут.

— Спасибо, успокоил. — Белов зло усмехнулся. Журавлев раскурил новую сигарету. Надолго задумался, косясь на лежащее на столе дело. Белов ждал.

— Есть два пути, — наконец начал Журавлев. — Первый, ты пишешь справку по делу, а я начинаю великий поход по высоким кабинетам. Предвижу, что вернусь весь оплеванный с ног до головы и с нулевым результатом. Но совесть наша будет чиста. — Он вскинул ладонь, не давая встрять опять готовому взорваться Белову. — Тихо! Второй путь — все сделать самим. Ей нужна нормальная работа, которая позволит выбраться из этой диссидентской клоаки. Я нажму по своим старым связям, дай бог, что-нибудь обломится. Но рубить концы придется тебе, Игорь. Как у тебя с ней?

— Нормально, — пожал плечами Белов.

Журавлев помедлил, стряхнул пепел.

— Имей в виду, начальство прозрачно интересовалось, почему «Вера» упорно отказывалась перейти на контакт к другому оперу, а работала только с тобой.

— Пусть лучше поинтересуются, каково замужнюю бабу окрутить и работать заставить! — вскипел Белов. — Можно подумать, у нормальных баб других забот нет, чем по явкам шнырять да сообщения кропать.

— Да ценю я твои способности, ценю, только успокойся! Дай договорить. — Журавлев понизил голос. — Придется задействовать все твое обаяние, Игорек. Потому что работала она на личном контакте. Комитет, госбезопасность — для нее абстракция. Идея, вдолбленная пионерией-комсомолией. А работала она с тобой, лично с тобой. Поэтому рубить ты будешь то, что связывает вас. О чем она, может, и не сказала ни разу, а ты, если не дурак, не выспрашивал, но чувствовал, иначе грош тебе цена как мужику и оперу. Сможешь?

— В смысле — выдержу? — Белов посмотрел в глаза Журавлеву.

— Не о тебе речь, дурак. Выдержишь, куда, на фиг, денешься. А вот она — это еще вопрос. Вот я и спрашиваю, сможешь сделать так, чтобы это было больно, но не смертельно? Сам сказал, мы единственные, что у нее осталось. Весь Комитет я сюда не тащу, но все, что ее связывает с нормальной жизнью, где еще есть правда, идеалы и справедливость, — это ты. Рубить будешь, Игорь, по живому. Но иначе в новую жизнь ты ее не переведешь. Это мужик реализуется благодаря женщине, а женщина — только через мужчину. Вот такая сексопатология получается.

Белов закурил сигарету, которую до этого крутил в пальцах.

— Муж, козел, подал на раздел имущества, — пробурчал он, брезгливо поморщившись. — Родители со скандалом взяли дочку к себе. Слава богу, их наши игры не коснулись. Но Лене от этого не легче.

— Игорь, у тебя с ней серьезно? — одними губами прошептал Журавлев. Белов пожал плечами.

— У меня всегда серьезно.

Это было правдой. У Белова было два состояния — радостно-приподнятое, когда переживал очередной роман, и угнетенное, когда расхлебывал его последствия. Журавлев диагностировал это как «любовную циклотимию», от которой не излечат никакие лекарства, а только — немедленная кастрация.

— Что будешь делать? — спросил Журавлев.

— Оформи местную командировку, Кирилл, — в думав, попросил Белов. — Минимум на неделю.

— Куда?

— Не в Сочи, естественно! В Красногорский райотдел. Там Степан Ильич, свой мужик, прикроет. Для конспирации пару часов буду маячить в его отделе, а остальное — по личному плану.

— А где будешь?

— Поблизости. Пансионат там есть, директор мне кое-чем обязан. В Подмосковье сейчас тихо, не сезон. А весна вот-вот начнется. — Белов посмотрел за окно, где с утра сыпало мелким снежным крошевом.

Журавлев тяжело засопел, потом обреченно махнул рукой.

В пансионате, пустом до гулкого эха на этажах, они прожили неделю. Четвертый день едва не стал последним.

Белов проснулся среди ночи, ощутив холодную пустоту там, где уже привык ощущать нежное тепло Елены. За окном выла злая мартовская метель. Гробовая тишина в коридоре.

Он лежал, вспоминая, как замертвело ее лицо, сделалось мраморно-белым, только на виске билась тонкая синяя жилка. Утром пришлось сказать ей все. Тогда ему вдруг стало страшно, но сейчас было еще хуже. Сердце лихорадочно билось, захлебнувшись предчувствием беды.

Из ванны донеслись тихие всхлипывания. Белов откинулся на подушку, решив дать ей выплакаться, но потом вскочил, обожженный догадкой.

Рванул дверь ванной. Крючок отлетел, жалобно звякнув о кафель.

Лена сидела на краю ванны, спустив руки в умывальник. По кисти вниз змеилась красная ниточка.