Идеальная пара - Майкл Корда

Куик кивнул. Он умел сразу распознать хорошую идею, как только слышал о ней.

– Я могу найти такого парня, – сказал он. – Но тебе придется пошевеливаться. Через, неделю, как мы возьмем Париж, там уже будут свои парни. Бизнес пойдет своим чередом.

– У меня все готово, Марти. Мои копии пойдут сразу за нашими танками.

Куик надел фуражку и свои темные очки.

– Пятьдесят на пятьдесят – и мы договорились.

– Я думал, что семьдесят и тридцать будет вполне достаточно, Марти. Пятьдесят процентов многовато за одно имя.

– Шестьдесят и сорок, Зейн, и я даю тебе Сильвию в придачу. Я откажусь от ее услуг, как только вернусь в Лондон. – Они ударили по рукам. Куик пошел к двери, потом помедлил. – Да, Зейн, – сказал он шепотом, – не миндальничай с Сильвией, ты понял, что я имею в виду? Она любит острые ощущения.

Фрухтер помахал ему рукой.

– Ты настоящий офицер и джентльмен, дружище.

Сильвия ждала Куика у машины, стоя по стойке «смирно».

Он бросил окурок сигары в ближайшую лужу. Месяцев шесть в этом захолустье пойдут ей на пользу, решил он.

– Когда приедем в Лондон, – сказал он, – будь добра, напомни мне позвонить знакомому парню, венгру по имени Саботи, насчет копий кинофильмов. – Зачем соглашаться на 40 процентов, когда он может получить все? Создать резервный фонд фильмов из тех, которые использовались в армии для развлечения солдат, доставить их в Европу раньше Фрухтера, а потом, когда студии обнаружат, что везде показывают пиратские копии их лучших фильмов, договориться о возвращении им этих фильмов. Со всех сторон отличная сделка, сказал себе Куик. Но не стоит создавать себе репутацию человека, нарушающего обещания, даже у такого парня как Фрухтер. Сильвию он все же ему отдаст.

Куик открыл дверцу и сел рядом с Рэнди Бруксом.

– Ты что, не знаешь, когда надо остановиться? – рявкнул он. – Нашел занятие – унижать генералов!

Он вынул из кармана серебряную фляжку, хлебнул из нее, затем достал сигару и, протянув руку, поднял стекло, отделявшее место шофера от остального салона. Куик взглянул на Рэнди и покачал головой.

– Ты выглядишь просто ужасно, малыш. Расслабься. Нам надо поговорить.

Они сидели, окутанные дымом гаванской сигары Куика, в тепле отдельного кабинета в придорожной таверне, ожидая, пока им принесут еду. Запах свежего бекона с яйцами, жарящегося на настоящем масле, доносился из кухни; Марти Куик потягивал свой «Джонни Уокер»,[94] а Брукс пил английский чай с двойной порцией рома в нем и тремя ложками сахара – неслыханная роскошь.

Все просто замечательно, думал про себя Рэнди. Сейчас ему бы еще горячую ванну, душистое мыло, большое теплое полотенце и кого-нибудь, кто потер бы ему спину. Он подумал об одном парне из военной полиции, который охранял его, и постарался представить себе его обнаженным в ванной, где пот струился бы у него по плечам и груди, пока он большим полотенцем вытирал бы спину Рэнди.

Он тряхнул головой. Глупо предаваться подобным фантазиям здесь, тем более в присутствии Марти Куика. Армейская жизнь почти довела Рэнди до нервного истощения – для него было настоящей пыткой проводить целые дни и ночи в окружении молодых людей, не зная, кто из них мог бы заинтересоваться более близкими отношениями со знаменитым артистом. Он догадывался, что среди них он мог бы кого-то выбрать еще на транспортном корабле по дороге сюда, но это была опасная, рискованная игра. Так что же изменилось? – спрашивал он себя. Чем отличается армия?

Опасность была частью удовольствия, была всегда, даже в прежние времена, когда он работал в стриптиз-баре, рассказывая анекдоты между выходами стриптизерш перед шишками из центра готового платья в их новенькой форме для гольфа, которые каждый вечер убегали от своих жен и детей в «Гроссинджерс» или «Конкорд». Время от времени ему случалось ошибаться и расплачиваться за это. Он помнил, как в мужском туалете придорожной закусочной возле Элленвилля его избил до полусмерти разозленный музыкант джаза, чье внимание Рэнди превратно истолковал. Марти замял это происшествие, как он делал это и прежде, и как стал бы делать вновь.

Во всем этом, подумал Рэнди, было нечто такое, чего никто не мог понять и, наверное, никогда не сможет: Марти с самого начала относился к нему как старший брат, еще тогда, когда они только вышли из подросткового возраста. Тогда Рэнди был тощим молодым еврейским комиком, отчаянно старавшимся заставить смеяться парней, которые пришли в бар с одной целью и только и ждали, пока им подадут выпивку, пока выйдет очередная стриптизерша, или пока освободится проститутка и сядет рядом за стойку. Марти был сильным, мускулистым парнем, которому в баре не требовался вышибала. Он не раз спасал Рэнди жизнь.

Рэнди закрыл глаза. Он не забыл, каким был тогда Марти – он не слишком изменился, за исключением спортивного пиджака в клеточку, рубашки с мягким воротничком и галстука с виндзорским узлом.[95] Марти тяжелым трудом добился своего места в жизни, используя любой шанс, чтобы подняться от официанта до бармена в принадлежавшей шайке гангстеров забегаловке в Кони-Айленде. Для этого он однажды ночью встретил бармена на пустынной автостоянке и переломал ему руки, а потом нахально занял его место.

В каждом баре, где работал Марти, всегда был свой букмекер, а в задней комнате играли в кости на деньги. Однажды, когда двое вооруженных громил попытались поживиться за счет игроков в баре Марти на Шипшэд-Бей, он выбил пистолеты у них из рук и потом избил их до полусмерти бейсбольной битой, которую всегда держал рядом с кассой. Больше никто не предпринимал таких попыток; пошли слухи, что он не только находится «под защитой», но к тому же и сумасшедший.

Любопытно, подумал Рэнди – это был как раз тот случай, когда он радовался, что он – комик, потому что по этому поводу оставалось только смеяться – вполне возможно, что он любил Марти Куика, и был единственным таким человеком, может быть, за исключением лишь матери Марти, хотя он не мог с уверенностью утверждать это, поскольку Марти никогда о ней не упоминал. Еще удивительнее и забавнее было то, что Марти тоже, вероятно, любил его. Рэнди добавил еще рома в свою чашку.

– Когда ты начал пить? – спросил Куик.

– Когда нас везли сюда, на корабле. Ночью корабль, шедший впереди нас, был торпедирован. Я стоял на палубе и слышал крики людей, взывавших о помощи… Но мы не остановились. И я молил Бога, чтобы мы не останавливались, Марти. Мне было страшно представить себе, что мы можем стать следующей жертвой.

Он замолчал. Иногда поздно ночью, когда он был один, он по-прежнему слышал эти крики. Он презирал себя за свой страх, за трусость, которая заставляла его молиться, чтобы корабль не замедлял ход и не останавливался, за то, что он все еще был жив и рассказывал свои шутки, а те люди в воде погибли.