Отец мой шахтер (сборник) - Валерий Залотуха

Дядя Сережа одобряюще крякнул. Слушателям тоже понравился такой ответ. Только Генка не слушал или делал вид – сидел на подоконнике и смотрел в окно.

– Дилектор! – предупредил пожилой мужик, и набойщики разом посмотрели в сторону двери. Там действительно стоял Ашот Петрович. А рядом с ним был Иван.

Лежавшие на столах сели, а сидевшие соскочили на пол. Не то чтобы директора очень боялись и не то чтобы так уж уважали, но все же – директор есть директор. К тому же рядом с ним – американец. Ашот Петрович посмотрел на Ивана и пошутил:

– Я думал, они тут работают, а они газеты читают…

Дядя Сережа торопливо подошел к начальнику, поздоровался и ткнул пальцем в интервью:

– А мы тут это… читаем…

– Зачем читать, я вам его живого привел, – продолжал шутить Ашот Петрович. – Мистер Иван Фрезинский!

– Да уж я понял, – кивнул дядя Сережа, глянув смущенно на американца.

Гость первым протянул руку:

– Иван.

– Сергей! – с готовностью представился дядя Сережа, торопливо пожимая руку.

Набойщики уже стояли рядом.

– Правильно там про рыбу сказал, – одобрил Тарасов.

– Про какую рыбу? – не понял Ашот Петрович и насторожился.

Объяснение последовало сразу от нескольких мужиков:

– Ну что можно человеку по рыбке давать…

– Давать, чтоб он с голоду не подох, а можно научить рыбу ловить. Правильно.

– Правильно, конечно!

Всем эта мысль очень понравилась, понравилась она и директору. Ашот Петрович даже поцокал языком от восхищения.

– Можно давать, можно не давать, а тут научил – и пусть, как говорится, ловит себе на здоровье, никому не мешает.

И набойщики кивали головами и соглашались. А дядя Сережа тем временем посмотрел на часы, послушал их у уха и, поводя головой, крикнул высоко:

– Хорэ болтать, рыбаки! Работать давно пора.

И, посмеиваясь и почесываясь, все как бы неохотно, набойщики направились к своим столам…

– До сорока километров в день накручивают, мы измеряли, – объяснял Ашот Петрович очень серьезно и важно, как будто это он сам накручивает в день по сорок километров.

Иван завороженно смотрел на работающих, словно танцующих людей.

– Нигде в мире больше такого нет, – еще раз похвалился Ашот Петрович.

– А можно я тоже… попробую… – неожиданно предложил Иван, но директор не удивился, только пожал плечами:

– Можно, почему нельзя? У нас все можно.

Подозвав дядю Сережу, Ашот Петрович озадачил подчиненного. Тот задумался и почесал плешивую макушку:

– Разве с Генкой? У него напарник загудел.

– Гусаков?

– Он.

Генка, конечно, не слышал этот разговор, потому что работал за одним из дальних столов, но остановился вдруг, оглянулся и встретился взглядом с Иваном.

– Ну почему?! – горячо и страстно воскликнула Анна-Алла. – Почему, как иностранец – так красивый, стройный, уверенный в себе? Смотришь на него, и глаз радуется, и на душе тепло становится. А наш или хмырь болотный, или олух царя небесного… – Анна-Алла говорила очень искренне, голос ее дрожал, и на глазах даже поблескивали слезы. – А иностранцы… они… – Голос из презрительно-гневного вдруг превратился в нежный. – Они даже пахнут иначе…

– А ты нюхала? – поинтересовалась Спиридонова, не отрываясь от работы.

– Нюхала, – мгновенно ответила Анна-Алла, принимая вызов, хотя никакого вызова и не было.

Спиридонова подняла голову и сообщила всем:

– Мой Мишка говорит: мужчина должен быть чуть красивей обезьяны.

– Это он себя имеет в виду? – поинтересовалась Анна-Алла.

Спиридонова бросила на стол свой карандаш. Стало тихо и нехорошо.

– Ну что, девочки, обедать будем? – вмешалась Анна Георгиевна, гася первые же огоньки пожара в коллективе. – Я такую селедку принесла – пальчики оближешь.

Цветка – краска – платок.

Цветка – краска – платок.

Цветка – краска – платок.

Набойщики уже начинали обедать: разворачивали завернутые в газету толстые ломти хлеба с равно толстыми ломтями сала, колупали вареные яйца, отпивали из банок жидкий чай, а Генка с Иваном не останавливались. Точнее – Генка не останавливался, а Иван, поглядывая на него, старался не отставать. Только на пару секунд Генка прервал работу – скинул мокрую от пота, завязанную на пупе цветастую рубаху. И Иван следом стянул через голову белую футболку. Генка был худ и жилист – с грубо исполненным шрамом, оставшимся после операции на желудке, и полувыведенными татуировками на руках; Иван был хорошо, пропорционально сложен, почти как спортсмен-гимнаст.

Дожевывая и отхлебывая чай, к столу, где проходил этот необъявленный поединок, стали подходить набойщики.

– Давай, Гендоз! – подначливо крикнул Тарасов.

– Жми, Америка! – взял противную сторону Красильников.

Все вокруг, конечно, шутили, да и для Ивана это была игра, и только Генка относился к происходящему предельно серьезно, ему нужна была только победа…

…Насчет селедки Анна Георгиевна не обманула. Художницы ели и – буквально – облизывали пальчики. Но разговор, начатый Анной-Аллой, бередил душу, не отпускал даже за едой.

– Муж должен быть один, – изрекла Спиридонова.

– Жизнь – одна, – выдвинула контрдовод Анна-Алла.

Возникла небольшая пауза, и Анна-Алла обратилась к Ане (а голос у нее был нехороший, с намеком, разбирало ее сегодня, как будто черти ее драли):

– А молодежь наша что думает? Сколько у женщины должно быть мужей? Молчишь чего-то все, Ань?

Аня действительно все это время молчала, да она и не ела почти. Взглянув на Анну-Аллу, она тут же опустила глаза и неожиданно покраснела.

Анна-Алла закусила губу, чтобы не расхохотаться. И вновь вмешалась Анна Георгиевна.

– Знаете, девочки, – заговорила она, горько вздохнув. – Когда он есть, его, может, и не так любишь. А вот когда его уже нет… – Уже три года, как Анна Георгиевна овдовела.

Цветка. Краска. Платок.

Цветка. Краска. Платок.

Цветка. Краска. Платок.

Набойщики наблюдали за происходящим молча и неподвижно. Дядя Сережа неодобрительно поглядывал на крестника. Американец не сдавался.

Цветка. Краска. Платок!

Цветка. Краска. Платок!

Цветка. Краска. Платок!

К счастью, платок был закончен, а то бы они оба упали, наверное.

Иван расправил усталые плечи. Набойщики смотрели на него с симпатией. Иван не проиграл.

Но Генка сам записал себя в победители. Ни на кого не глядя, он подхватил свою рубаху и, вытерев пот с лица, пошел по цеху к выходу, покачиваясь слегка. Все молча смотрели ему вслед.

Моя лилипуточка!Приди ко мне!Побудем минуточку!Наедине! –

пропел Генка противным мультфильмовским фальцетом и скрылся за громко хлопнувшей дверью.

– Только вы потом никому не говорите, что мы у Павла Тимофеевича были, – попросила Аня.

– Почему? – не понял и удивился Иван.

– Его на фабрике не любят.

За забором загремела цепь, и огромная псина кинулась с громовым лаем на ворота.

А во дворе глухо и хрипло заругался старик.

– Кто? – спросил он настороженно и угрожающе.

– Это я, Аня, Павел Тимофеевич.

– Замолчи, чёрт черный, фашист проклятый! Какая Аня?

– Аня… Аня Голованова…

– Нюрка?

– Я! – Аня заулыбалась, просияв вдруг и глянув смущенно на Ивана.

– Отойди! Отойди, чертяка фашистская!

Звякнула щеколда, и калитка отворилась.

Это был очень длинный и очень худой старик, одетый по-зимнему, с черенком от лопаты вместо палки. Щуря глаза, старик с подозрением смотрел на незваного гостя.

– Это Иван, – представила его Аня. – Он приехал из Америки! Вас даже в Америке знают! – Аня говорила громко, почти кричала – старик плохо слышал. Возможно, он не расслышал, а возможно, его не трогали ни сообщение о собственной известности в Америке, ни вид пришедшего в гости живого американца. – Представляете, Иван считал, что вы жили в девятнадцатом веке! – прокричала Аня.

Старик задумчиво склонил голову и проговорил:

– В девятнадцатом? Нет, я в девятнадцатом веке не жил… Я в двадцатом веке жил…

Дом был маленький, старый, заваливающийся на один бок, единственная комната внутри – грязная, замусоренная. Иван смотрел по сторонам и смотрел на Иконникова и, похоже, все никак не мог поверить в то, что это тот самый Иконников и что он, тот самый Иконников, живет здесь.

Аня выкладывала из сумки на стол продукты: половину курицы, кусок ветчины, банку шпрот, пачку чая.

– Я вам чай принесла, Павел Тимофеевич! – радостно сообщила Аня. – Индийский, со слоном!

– Чай – это хорошо, – задумчиво проговорил старик, косясь на Ивана.

Приблизив лицо к стеклу, Генка разглядел спидометр «вольво» и присвистнул: