У кромки моря узкий лепесток - Исабель Альенде
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ладно, пусть так. Сходим на открытие, — сказала Росер.
Первой реакцией Виктора было отказаться, но победило любопытство. На выставке было представлено всего несколько картин, но она занимала три зала, поскольку каждая была величиной с дверь. Офелия так и не избавилась от влияния Гуаясамина, выдающегося эквадорского художника, у которого она училась; ее картины были похожи по стилю — крупные мазки, темные линии и абстрактные фигуры, однако в них не было того гуманистического посыла, отрицания жестокости или эксплуатации людей, отражения исторических или политических конфликтов. Это были чувственные изображения объятий, иногда весьма красноречивые, хотя порой несколько вычурные и неестественные, или образы женщин, отдающихся наслаждению или охваченных страданием. Виктор смотрел на них, немного сбитый с толку, ему казалось, они не соответствуют его представлению о художнице.
Он помнил Офелию во времена ее юности — избалованную, изобретательную и порывистую девушку, которая однажды в него влюбилась. Тогда она рисовала акварельные пейзажи и цветочные натюрморты. Он знал о ней только то, что когда-то она сначала стала женой, а потом вдовой одного дипломата; ее жизнь соответствовала стандартам ее класса, и она жила в полном согласии со своей судьбой. Однако эти картины открывали неуемный темперамент и потрясающее эротическое воображение, как будто страсть, которую он разжег в ней в жалких гостиницах, где они занимались любовью, она задушила внутри себя и единственный клапан, через который она могла прорваться, были кисти и холст.
Картина, единственная, висевшая в последнем зале галереи, произвела на него глубокое впечатление. На ней был изображен обнаженный мужчина с винтовкой в руках, в черно-белых тонах на сером фоне. Виктор изучал ее несколько минут, взволнованный непонятно почему. Он подошел ближе, чтобы прочитать название: «Ополченец, 1973».
— Она не продается, — услышал он голос рядом с собой. Это была Офелия, постаревшая и поблекшая, совсем не похожая на ту, которую он помнил, и на ту, которая была известна ему по немногим фотографиям.
— Эта картина — первая из серии и означает для меня конец определенного этапа, поэтому я ее не продаю.
— Это год военного переворота в Чили, — сказал Виктор.
— Она не имеет ничего общего с Чили. В том году я не занималась живописью.
До этого момента она ни разу не взглянула на Виктора и смотрела только на картину. Повернувшись к нему, чтобы продолжить разговор, она не узнала его. С тех пор как они были вместе, прошло более сорока лет, и ей не довелось видеть его фотографии, так что за все это время она ни разу не видела, каким он стал. Виктор протянул ей руку и представился. Несколько секунд Офелия пыталась отыскать в памяти это имя, и, когда ей это удалось, она удивленно вскрикнула, и Виктор окончательно убедился в том, что она понятия не имеет, кто он такой. Груз несчастной любви, что он хранил в своем сердце, не оставил в ней никакого следа. Он пригласил ее выпить что-нибудь в кафетерии и пошел за Росер. Увидев их вместе, он обратил внимание на то, что время обошлось с этими женщинами по-разному. Он полагал, что Офелия, красивая, раскованная, богатая и утонченная, должна была бы лучше противостоять прожитым годам, однако она выглядела старше Росер. Ее поседевшие волосы казались опаленными, руки были неухоженные, а плечи ссутулились, на ней был длинный льняной балахон терракотового цвета, свободного покроя, чтобы скрыть лишние килограммы, на плече — огромная гватемальская сумка из разноцветной ткани, на ногах — сандалии, как у монахов-францисканцев. Впрочем, она все еще была красива, голубые глаза сияли, как в двадцать лет, легкий загар на лице, покрытом морщинками, объяснялся долгим пребыванием в солнечных странах. Росер, которая никогда не была тщеславной и не привлекала внимание своей красотой, закрашивала седину и красила губы, следила за руками, осанкой и весом; она была одета в черные брюки и белую блузку, как всегда, в духе классической элегантности. Она приветливо поздоровалась с Офелией и извинилась, что не может пойти с ними, так как должна срочно бежать на репетицию оркестра. Виктор обменялся с ней испытующим взглядом, полагая, что она хочет оставить его наедине с Офелией, и почувствовал приступ паники.
В патио зала «Атенео», сидя за столиком среди современных скульптур и тропических растений, Офелия и Виктор прожили один из самых важных дней за все эти сорок лет, однако ни разу не упомянули о страсти, охватившей их много лет назад. Виктор не решался затрагивать эту тему и тем более просить запоздалых объяснений — это казалось ему унизительным. Она тоже этого не касалась, поскольку единственным мужчиной в ее жизни был Матиас Эйсагирре. В сравнении с необыкновенной любовью, которая была у нее с ним, короткое приключение с Виктором было детской забавой и забылось бы совсем, если бы не маленькая могилка на деревенском кладбище в Чили. Об этом она тоже не сказала Виктору, потому что эту тайну она разделила с мужем. Груз своей ошибки она пронесла без огласки, как велел ей падре Висенте Урбина.
Они проговорили несколько часов, как старые друзья. Офелия рассказала ему, что у нее двое детей и она прожила тридцать три счастливых года с Матиасом Эйсагирре, который любил ее так же сильно, как настойчиво преследовал ее когда-то своими ухаживаниями. Она тоже любила его, причем так сильно, что детям порой казалось, будто они лишние.
— Он мало изменился, он всегда был спокойный, великодушный и невероятно мне предан; с годами его достоинства только укреплялись. Я помогала ему, как могла, в его работе. Дипломатия — трудная вещь. Каждые два-три года мы меняли страну, нужно было переезжать, оставлять друзей и снова начинать жизнь в другом месте. И для детей это тоже было нелегко. А самое неприятное — это светская жизнь, я не гожусь для коктейлей и продолжительных застолий.
— Тебе удавалось рисовать?
— Я пыталась, но не очень получалось. Всегда находились более важные или более срочные дела. Когда дети разъехались учиться по университетам, я объявила Матиасу, что выхожу на пенсию как мать и жена и собираюсь посвятить себя живописи всерьез. Он оставил меня в покое и больше не просил сопровождать его на светские мероприятия, что было для меня самым трудным.
— Он и правда уникальный человек.
— Жаль, что ты не был с ним знаком.
— Однажды я
