Всадники - Жозеф Кессель

IV

ПЯТЬ ОЗЕР

Заехав за холм с погребениями, Уроз обнаружил, что плато должно скоро кончиться. Между двумя хребтами, окружавшими его справа и слева, расстояние быстро уменьшалось, а от одной цепи гор к другой протянулся подъем, загораживающий горизонт.

Джехол шагал бодро. Ему уже не нужно было применяться к шагу пешеходов. Для него теперь существовала только воля хозяина. А Уроз не сдерживал коня, хотя и ехал без седла, хотя боль в сломанной ноге причиняла адские мучения, еще больше усилившиеся после схватки с собаками. Он тоже был рад этому одиночеству и этой свободе. Рад даже этой боли. Совокупность испытываемых им ощущений была продолжением боя, наградой за него, когда со своими ограниченными физическими возможностями он сумел расправиться с полудикими псами. Острый камень по-прежнему раскачивался на конце его плетки, и он еще не вытер кровь со своего кинжала. Он чувствовал себя способным преодолеть все преграды, порушить все козни. И Уроз затянул дорожную песню, такую же монотонную, такую же бесконечную и такую же древнюю, как степь, как его народ.

Скоро они добрались до края плато. Джехол остановился, Уроз замолчал.

Перед ними было начало подъема. Теперь было видно, что подъем был так крут, что преодолеть его в лоб могла бы разве только горная коза. А наискосок уходила тропа, протоптанная караванами. Крутая, скользкая, местами осыпающаяся, она поднималась от площадки к площадке, делалась все уже и все круче. «Лестницей» назвал ее Гуарди Гуэдж. И Уроз подумал: «очень подходит название». Животные и люди с сильными ногами могли по ней подняться. На хорошем коне хороший всадник в полном здравии тоже смог бы. Но что делать, если нельзя обхватить круп коня двумя ногами, сжать колена, упереться в седле?

Джехол топтался на месте, слегка раскачиваясь корпусом взад-вперед. «Колеблется», – подумал Уроз. Конь слегка повернул голову вбок, к нему. Уроз без труда понял выражение конского глаза.

– Знаю, – мысленно ответил он Джехолу, – знаю: один ты бы не стал колебаться, пошел бы наверх. И если бы верхом на тебе был здоровый человек, тоже пошел бы… А сейчас ты боишься… не за себя… за меня. Ну что ж…

Что отказывался Уроз принять, так это не помощь – всякая лошадь обязана помогать своему седоку. Он отказывался от сочувствия, невыносимое, почти человеческое выражение которого он сумел прочесть во взгляде Джехола.

– Ну что ж! – повторил Уроз.

Он взмахнул нагайкой, увидел привязанный к ней острый камень и отвел удар в сторону. Но Джехол успел услышать свист плети и разглядеть кремень. Он тряхнул гривой. Все мышцы его напряглись для прыжка. Но, собрав все свои силы, он почувствовал, как уязвим и как непрочно сидит тот, кого он должен был доставить наверх. Он опустил голову, осмотрел еще раз подъем и стал преодолевать его со всем вниманием и осторожностью.

Наклон тропы был так велик, что конь не шагал, а скорее карабкался. Спина его была большую часть времени не горизонтальной, а наклонной. Как ни старался Уроз сжать ляжками бока лошади, он чувствовал, как при каждом толчке неумолимо сползает по взмыленной от напряжения спине.

«Я не удержусь, – подумал он. – Мокки и его сучка найдут меня обессиленным. Им ничего не будет стоить добить меня… Если в этом еще будет необходимость…»

Уроз вспомнил, какие мучения он накликал на свою голову, какие хитрости придумывал, как умело расстраивал смертельные заговоры… Столько усилий воли, выдумки, смелости, и все для того, чтобы свалиться и испустить дух, как пустой бурдюк, тогда как конец испытаниям совсем близок…

Чтобы добраться до первой площадки, Джехол поднимался почти вертикально. Уроз чувствовал, как сползает, почти падает с крупа. Повинуясь инстинкту самосохранения, он обхватил руками горячую, взмокшую шею коня. Так тот его и дотащил до площадки. И там остановился, сдвинув копыта и тяжело дыша. В эту минуту равновесия Уроз не стал пытаться восстановить нормальную позу. Наоборот, он воспользовался передышкой, чтобы лучше прильнуть к шее лошади и крепче сжать пальцы на ее горле. Поза была недостойной кавалериста. Но ему было наплевать. Свидетелем этому был только Джехол, а он знал, чем это вызвано. И не осуждал хозяина. Он двинулся дальше, наверх.

Так они поднимались от площадки к площадке. Тропа виляла, и лошадь оказывалась повернутой к склону то левым боком, то правым. На каждой из площадок Джехол останавливался, переводил дыхание, а Уроз пытался получше устроить свою поврежденную ногу. Потом они продолжали подниматься по лестнице, вырубленной в горе. Один раз во время подъема Уроз, рискуя упасть, резко выпрямился. Он услышал, как наверху посыпались камни. Никак навстречу ему спускается какой-нибудь припозднившийся караван. Никто не должен был видеть его в жалкой позе. Прошло несколько минут, показавшихся ему вечностью. Он чувствовал, будто кто-то схватил его и тянул вниз. Хотел было уже ухватиться за гриву Джехола и тут увидел, что это спускалось, пританцовывая, семейство горных козлов.

До конца подъема больше никаких приключений не было. А там, сделав последнее усилие, встав почти на дыбы, Джехол перескочил с последней ступени на ровную поверхность. И после этого долго стоял обессиленный. Ноги его дрожали, как камыш на ветру. Уроз оторвал руки от взмыленного загривка коня, расслабил ноги, медленно выпрямил торс. Рядом с копытами лошади вниз уходила тропа-лестница, по которой они только что поднялись. У него закружилась голова, и он отвел взгляд. А впереди расстилалась плоская равнина, усеянная пучками сухой травы и карликовых кустарников. Это подобие саванны тянулось с востока на запад. С севера подступали горы, такие высокие и такие массивные, каких Уроз до этого еще никогда не видел. Глядя на эту стену, он почувствовал головокружение, еще более сильное и угнетающее, более действующее на нервы, чем при взгляде в бездну.

Здесь страх приходил не через глаза, а со стороны сознания. Как далеко уходили эти колоссальные хребты, один другого выше? Уже не в самое ли небо упирались? Уроз поднял голову вверх. Высоко он забрался, но, судя по облакам, небо оставалось таким же далеким, как в его родных степях. И еще что его удивило: солнце стояло в небе гораздо выше, чем он полагал. Неужели их бесконечно долгое карабканье по склону заняло так мало времени?

Все как-то стремилось унизить Уроза, посмеяться над ним: подъем по «лестнице», вершины гор, солнце. Опустив взор на землю, он почувствовал некоторое облегчение. Ровная поверхность, цепкая, упрямая растительность – это вполне подходило человеку, еще способному ехать на коне.

А его конь все еще колебался. В ноги его никак не возвращалась уверенность, а все тело, покрытое пеной, словно дымилось от пара. «Тебе тоже время показалось долгим», – подумал Уроз; и ему захотелось дать Джехолу немного отдохнуть. Но он вспомнил, как они преодолели подъем, и подумал: «Если я сейчас не заставлю его подчиниться, он окажется, из нас двоих, хозяином».

И Уроз ударил каблуком здоровой ноги по черному вспотевшему боку. Джехол зашагал. Но без радости. С опущенной шеей. Словно на ватных ногах. Уроз не пытался ускорить ход коня. Тот его послушался. А большего ему и не надо. Так ему даже было лучше. И сил не осталось, да еще эта боль. Повязка на сломанной ноге ослабла и была теперь бесполезна. Нижняя половина ноги, то есть кость, прикрытая гниющим мясом и грязной тряпкой, раскачивалась в такт движению. Уроз старался не смотреть на эту гниль. Она вызывала у него отвращение. И все же он испытывал странную благодарность этой гнили. Он чувствовал, что она мешает ему уступить безразличию. Он держал себя в руках только благодаря своей боли.

Постепенно шаг Джехола стал более уверенным. Время от времени он опускал голову к земле и принюхивался к пучкам жесткой травы, отщипывал ее и жевал. Значит, очень проголодался, чтобы есть такое. Сколько дней он уже жил без настоящей пищи?

Уроз вспомнил про пост кантар, который устраивают в конце лета для лошадей, предназначенных для бузкаши. Но их выставляли на солнце неподвижными, а ночью они лежали на свежей, мягкой и чистой, как царское ложе, подстилке. А Джехол спал где попало, как попало, на диком холоде и с пустым брюхом после изнурительного перехода, длящегося от рассвета до заката. Уроз провел рукой по шее коня. Нащупал там дряблые складки. И ребра тоже уже стали проступать. «Я его убиваю», – подумал Уроз. «Дойдет ли он до конца? Эта, что ли, гора самая опасная?». Уроз вспомнил слова Гуарди Гуэджа. Последняя преграда – хребты Гиндукуша… За ними – степь… Джехол был достаточно могуч и вынослив, чтобы добраться до дома, пусть обессиленным, искалеченным… Ему, Урозу, это под силу, несмотря на рану, несмотря на увечье. И опять ударил он Джехола каблуком в бок. И тот пошел быстрее, не обращая внимания на высохшую траву и колючки.

Веки Уроза отяжелели. Шея совсем ослабла, и голова качалась в такт движению. Что так убаюкивало его? Равномерный шаг коня? Или сок маковой соломки, примешавшийся в его кровь и утяжеливший ее, сделавшее ее похожей на свинец? Так и не ответив на эти вопросы, он уснул, держась пальцами за гриву.